Книга перемен

– Александр Пашков. Саша, – улыбаясь, представился он. – Обнаружили нас под Марьинкой. Мы ушли на Гранитное. Именно там нас отработали и обработали. А дальше помню все какими-то фрагментами. Была у меня с собой граната. Думал, надо ее взорвать, потому что слышал из нашего телевидения, что украинцы над пленными издеваются. Думаю, живым не сдамся. Но душку, видимо, не хватило. Ранения почти не почувствовал. Такое легкое покалывание, словно пчелка меня укусила. А потом страшная усталость. Чувствую, несут меня куда-то. Принесли в какой-то подвал, стукнули пару раз, записали на видео. Дальше не припоминаю. Вышел в астрал. Вернулся, смотрю – лежу на койке в больнице. Снова отключился. Потом опять прихожу в себя. Доктор мне говорит: «А мы, дружок, тебе ногу ампутировали». Я говорю: «Да ну, вы меня разыгрываете». Поднимаю одеяло и вижу, что ноги нет. Снова отключаюсь. И так дня три подряд. А потом уже привык. Нога у меня, как мишень «дартс» была, вся утыкана шприцами. Только сейчас на костыли встал.

Я спрашиваю Александра о том, что двигало им, когда он решил приехать на чужую войну. Он медленно, с паузами, отвечает, и я понимаю, что врать он не хочет, но и правду говорить боится.

– Сейчас, без ноги, в плену, или я не знаю, как это назвать, – в заточении? – не скажу, не скажу вам сейчас, зачем я сюда ехал. Ехал помочь. За идею, не за деньги. От души ехал. Готов был умереть. Думал, что вернусь живой или мертвый, но вышло что-то посередине, ни живой ни мертвый. Как-то так.

– Ты слова подбираешь настолько тяжело!

– Я не знаю, что и как вам отвечать. Морально разбит. Подавлен. Все, ноги нет. Что дальше делать? Вот отпустят меня – и что дальше? Я не знаю, что делать. Я не знаю, чем я дальше буду заниматься. Был здоровым парнем, а сейчас я инвалид, и все. Призываю ли кого-нибудь идти на войну? Нет, никого не призываю.

Он слишком много смотрел российское телевидение перед тем, как отправиться в Ростов, в учебный центр, где готовили и продолжают готовить боевиков для украинской войны. Конечно же, ни офицеры-инструкторы, ни сами курсанты этого центра себя боевиками не считают. Александра учили партизанской войне. Впрочем, минимальная подготовка у него была и до антиукраинской «учебки» в Ростове. Срочную он служил кинологом.

– Но с собаками в ДНР ты дело не имел?

– Нет, собак там не было, – усмехается Саша. Почему мой вопрос вызывает у него улыбку? Он хочет что-то сказать, но внезапно замолкает. Собственная мысль ему явно показалась крамольной. Иногда собаки бывают добрее людей, а люди злее собак. А еще человеческие создания, как крысы, идут за дудочником-крысоловом и синхронно пританцовывают под его простую, но коварную мелодию.

– Я знал, что Нацгвардия и «Правый сектор» не сделали людям ничего хорошего. Они женщин насилуют, пьяные с оружием ходят.

– Это все, что ты о них знаешь?

– Ну, в общем-то, все.

– То есть конкретики никакой, будем так говорить?

– Все так и оказалось, – незлобно улыбается Александр.

– Ну, а ты сам видел, как украинские военные ходят пьяные с оружием и насилуют женщин?

Я не идеализирую украинскую армию. На любой позиционной войне есть на фронте проблемы с алкоголем. Но про насилие над донбасскими женщинами я слышал только из репортажей российского телика. И, похоже, мой собеседник тоже.

– Я сам ничего не видел. Я был с той стороны в ополчении, а с этой стороны в плену, и я не знаю ни одного человека, который бы сказал, что батальоны и «Правый сектор» – хорошие ребята. – Тут он снова задумался и вспомнил еще один источник информации. – О таком известно только со слухов. Я же говорю, никто из мирных жителей ничего хорошего о них не говорит.

– Ты можешь какую-то конкретику дать? Не абстрактные слухи, а факты? – Я начинаю медленно закипать от вязкой нелепости его ответов. У меня возникает ощущение, что я прорываюсь сквозь поролоновую стену неимоверной толщины. Пытаюсь до него докричаться, а он, мой визави, стоит с той стороны и мило, невинно улыбается.

– Да как-то я еще у вас… – И тут он заговорил без пауз: – Вот если бы вы ко мне домой приехали, то я бы вам ответил на все вопросы откровенно. А я сейчас здесь сижу, и бог его знает, чем все может закончиться.

Я смотрю на него, на его единственную ногу и на костыли.

– Как это может хуже закончиться? – вырвалось у меня. – Ты уже без ноги.

– Ну, вторую отрежут. Я не знаю! – смеется Александр нервно и неуверенно.

И тут меня осенило:

– Погоди, но ты всерьез веришь, что тебе могут отрезать вторую ногу?!

– Ну, бог его знает, что здесь может быть.