Книга песен Бенни Ламента

Она вскинула на меня глаза – такие влажные и темные, что я потянулся к светильнику и выключил его, только чтобы не видеть ее тревогу, но в открытую дверь ванной просачивался свет из прихожей, и мне не удалось от нее сбежать.

– Я говорила тебе: «Уходи»… Ты помнишь, Бенни Ламент? Я сказала тебе это в Питтсбурге, когда нас выпустили из тюрьмы. Ты не послушался меня. А я тебя просила уйти. Почему ты никогда не делаешь того, что я говорю? – Эстер говорила так, словно бранила непослушного ребенка, как будто я был безнадежным. Бесполезным.

– Ты не обязана ничего этого делать, Эстер.

Она скрестила на груди руки и покачала головой, дрожа всем телом от неодобрения. Но ее строгую позу разрушили слезы, заструившиеся по щекам. Я прижался распухшим ртом к ее подбородку и почувствовал их солоноватый привкус. В ответ Эстер обняла меня за шею.

– Я все время твержу себе это, – простонала она.

– Ты?

– Я повторяю себе: ты могла бы вместе с братьями вернуться домой и положить всему этому конец. Стала бы снова убираться вместе с мамой в чужих домах и, возможно, нашла бы еще одну низкопробную забегаловку, чтобы время от времени удивлять ее завсегдатаев своим голосом…

– Ты можешь петь «Аве Марию» в Ватикане. В соборе Святого Петра. Ты заставила бы устыдиться даже ангелов.

О господи, она пела эту песню сегодня ночью, растрачивая свой талант на гангстеров и всяких выскочек… на меня… Маленькие руки Эстер поглаживали мою шею; она словно смывала всю грязь этого дня с моей кожи своими безмолвными слезами.

– Я отвезу тебя домой, – пообещал я. – Я отвезу тебя туда, куда ты захочешь уехать. Или оставлю тебя. Я и это сделаю, если захочешь. Я сделаю все, что ты от меня потребуешь.

Эстер поцеловала меня в грудь, припав губами к выступающим мышцам и костям, не дающим моему сердцу выскочить наружу. Она поцеловала меня и опять заплакала.

– А как же Перси… и Элрой? – пробормотала она, обдав меня теплом своего дыхания.

– Кто?

– Дежурный лифтер и его кузен. Помнишь? Как же мои братья? Как же все маленькие Эстер? Как же Бо Джонсон и Мод Александер?

– Не понимаю, – промычал я.

– Я не могу замолчать. Я не могу остановиться. Я не могу сбежать. Я не могу этого сделать даже ради твоей безопасности. На нас все смотрят. За нами все наблюдают. Не только плохие парни. Все! Они рассчитывают на меня, Бенни. Они надеются на нас.

– Да, все так. Но мне ни до кого нет дела, кроме тебя, – сознался я.

Эстер, протестуя, помахала рукой.

– Это неправда. Ты не такой, как они. Ты не такой, как Сэл.

– Ты просто не хочешь себе в этом признаться, Бейби Рут. Но мы знаем, что это не так. Я такой же, как они. И мы все гнилые. Вот почему ты плачешь.

– Я плачу совсем не поэтому!

– Как по-твоему? Что было сегодня ночью? Там, внизу? Я вступил в мафию. И ты знаешь это.

Испустив протяжный, тяжелый выдох, Эстер посмотрела мне прямо в глаза:

– Ты не вступал в мафию. Ты пригвождал себя к кресту. Вот что это было. И ты делаешь это с нашей первой встречи. У меня для тебя новости, Бенни. Ты не Иисус Христос, и ты не можешь меня спасти.

– Эстер! – простонал я.

– Все меня недооценивают. Даже ты. – Сердито смахнув слезы, Эстер погрозила мне мокрым пальчиком. – Всегда так было. Но я никогда не была дурой.

– Я не недооцениваю тебя, Бейби Рут. Я переоцениваю свою способность тебе соответствовать.

Робкая улыбка скрасила ее сердитый вид, и я сжал ее осуждающий пальчик в кулаке и поднес к груди.

– Когда ты разучила «Аве Марию»? – спросил я.

– В Детройте, в баре.

Я обескураженно уставился на Эстер. Она ответила мне вызывающим взглядом, словно говоря: только посмей мне перечить!

– Не стоит меня недооценивать, Бенни Ламент. Я умна. И я отлично знаю, кто ты.

– И кто же я?

– Ты мой партнер. Мой менеджер. Мой любовник. Мой друг. Мы друзья, да, Бенни Ламент?

С того дня в отцовской квартире, казалось, миновала целая вечность.

– Да, – прошептал я. – Мы друзья, Бейби Рут. Я твой друг. Я твой менеджер. И я твой самый истовый поклонник.

Я наклонился поцеловать ее, но губы Эстер увильнули от моих и, танцуя вокруг рассеченных краев и припухлостей, уберегли от возможной боли. Но я нуждался в ней и, схватив за волосы, удержал, чтобы попробовать на вкус ее рот и унять новую боль внизу живота. Эстер разомкнула губы, позволяя нашим языкам соприкоснуться, и долгое время мы просто целовались, пытаясь обрести то, что не могли найти. Нам нужен был покой. Нужна была безопасность. Но ни того, ни другого у нас не было. И вместо них мы нашли удовольствие. Забытье. Единение. Все, что причиняло боль, превратилось в далекий мираж, рассеиваемый близостью кожи Эстер, ее запахом, ее еле ощутимой дрожью. Я был неуклюжим, скользя по ее телу так, как играл на фортепиано в гостиной, – одной рукой и принимая желаемое за действительное, жаждая сделать больше, чем мог, и делая больше, чем мог вообразить. Мы любили друг друга. И не разговаривали ни о Рудольфе Александере, ни о неизвестном, ожидавшем нас утром.

Эстер заснула перед рассветом, растратив все эмоции и пресытившись страстью. А я даже не задремал.