Книга песен Бенни Ламента

Мы поженились в пятницу утром, 30 декабря 1960 года. Перед тем как поехать в «Ригал» на проверку звука и репетицию. Это было отчаянно унылое мероприятие, больше походившее на похороны, нежели на свадьбу. Мое лицо болело хуже пальца. Да и выглядело ужасно. Я смахивал на самого безобразного урода, каких еще поискать надо, но Эстер и с этим справилась. Она оживила осторожным поцелуем мои распухшие губы и пообещала любить меня всегда и любого. Она была подавлена, как и все мы. Но когда Эстер сказала: «Я буду», она произнесла эти слова с таким ожесточением, словно со всем смирилась. И со мной, каким бы я ни был. Мы вышли из муниципального суда с искусственным цветком и квитанцией на пару свадебных фотографий на ступеньках здания. Затем перехватили по сэндвичу и в начале первого прибыли в «Ригал».

Репетиция прошла ужасно. Я не спал, мой рот слишком сильно болел, чтобы я мог как следует поесть, и я не был способен отыграть весь концерт одной рукой. Мои кисти всегда были величиной с хорошую свиную рульку, но за много лет я к ним привык. А толстая повязка на моей левой пятерне – точнее, уже четверне – увеличила ее еще вдвое. До шоу оставались считаные часы. Я заставил Эстер срезать все бинты, которые она так аккуратно наложила мне на руку, и залепил швы одним пластырем.

– Тебе будет больно, – запротестовала Эстер.

– Без одного пальца я играть смогу, а без пяти – нет, – пояснил я.

Боль была жгучей, пронзающей, но приспособиться оказалось гораздо тяжелее, чем ее выносить. Я невольно пытался задействовать палец, которого уже не было, и сбивался с ритма. Мои руки отказывались делать то, что приказывала голова. Я начал играть тремя пальцами левой руки, приподняв обрубок и указательный палец над остальными, и играл лишь аккорды. Я упростил каждую песню, и Мани поддержал мою уловку, заполнив импровизацией возникшие пустоты и подыгрывая мне в моих соло. Выступление на сцене «Ригал» грозило стать худшим в моей жизни, но я был преисполнен решимости пройти и это испытание.

Я надел темные очки, чтобы скрыть глаза, шляпу, чтобы затенить лицо, и покрыл свои синяки толстым слоем сценического макияжа. Из-за грима я взмок, и пот начал разъедать мне глаза, не давая видеть клавиши. Но это оказалось к лучшему. Чтобы перестать паниковать, нужно было просто-напросто не смотреть на руки и не обращать внимания на публику.

Не добавляло спокойствия и то, что в первом ряду сидел Сэл, а рядом с ним Тереза. По обе стороны от них – как соль и перечница из разных наборов – сидели два Тони. Терезин брат, Майк, тоже присутствовал в зале. С целой ордой гангстеров и грудастых подружек он занимал весь второй ряд, позади Сэла. Половина из этих ребят накануне уже видели выступление Эстер и были сражены и зачарованы ею. Когда мы запели «Берегись», Эстер предостерегающе помахала им пальцем, и они засмеялись, как будто резко полюбили маленьких грациозных певиц с идеальными кудряшками и на очень высоких каблуках. Слава богу, Эстер со сцены не могла дотронуться до их волос!

– Как ты себя чувствуешь сегодня вечером, Бенни Ламент? – спросила Эстер, и ее бедро лукаво выглянуло из-под блестящего черного платья, в котором она вышла за меня замуж всего несколько часов назад.

– Что-то жарковато, Эстер, – ответил я.

– Ты прав, Бенни, – обмахнула себя ладонью Эстер, словно это она была тому причиной.

– Ты думаешь о том же, о чем и я? – поинтересовался я, используя один из наших стандартных переходов.

– Гм… Не знаю. А о чем ты думаешь?

– Я думаю о чем-то холодном.

– О своем сердце? – невозмутимо уточнила Эстер.

– Нет.

– О своих поцелуях?

Публика ухнула от ее дерзости.

– Откуда тебе знать, каковы мои поцелуи? – сказал я, а Ли Отис отбил палочками на своих барабанах «та-там-там», превратив наши реплики в шутку.

И мы запели «Холодно» так, как делали это сотни раз:

Тебе так холодно, но ты чего-то ждешь.
Я здесь одна, а ты все не идешь.
И снег метет, и лед в моей груди.
Ну где же ты? Приди ко мне, приди!

Мне не было холодно. Я изнывал от жары. Мы пели одну песню за другой, и я изо всех сил старался быть на уровне. Но именно Эстер вывозила нас. В который раз! К концу выступления голова у меня кружилась, как одурманенная, сердце бешено стучало, руки обливались потом, глаза щипало. Но как бы сильно ни желал я быстрее закончить, еще сильнее я боялся финальной песни. Я не хотел, чтобы Эстер ее пела. То ли из-за того, что в первом ряду сидел Сэл, то ли из-за того, что Бо Джонсон был жив и здоров, а я нет, но, когда свет прожектора упал на Эстер перед «Бомбой», я едва не вскочил и не потянул ее назад. Как в ночь нашего знакомства, под уличным фонарем на окраине Центрального парка.

– Прежде чем уйти со сцены, я хотела бы поведать вам, – начала Эстер, – о своем отце, о своей матери и о себе.