Доктор Флориан Троллингер уютно расположился в одном из самых больших и широких кресел Графа. Рядом на столике стоял стакан матового стекла, в толстых пальцах доктора дымилась сигара. Выглядел он, однако, весьма подавленным, как и Граф, сидевший напротив в честерфилдовском кресле.
– Отвратительно, доктор. Я ненавижу проделывать подобные штуки. Но иначе вы так и не стали бы мне обо всем говорить, и мы лишились бы ваших свидетельских показаний.
– Я несколько раз пытался сказать вам об этом.
– Да, кстати, забудьте о Гарнете и его оперативниках. Все это – досадное недоразумение.
– Ребята Гарнета, да и он сам, скоро и так узнают обо мне, – вздохнул Троллингер.
Он вздохнул, откинулся в кресле и извлек из кармана письмо. Открыв его, он взглянул на Графа сквозь верхнюю часть бифокальных очков и громко стал читать. Рокочущий голос старого врача разносился по всему дому:
Троллингер сложил письмо, наклонился вперед, протянув его Графу, и вновь откинулся в мягкие глубины кресла.
– Шантаж – серьезное преступление. Лучше сожгите-ка это послание, господин Граф.
– Спасибо. Последую вашему совету. – Граф щелкнул зажигалкой – листок бумаги почернел, свернулся и превратился в пепел.
– Вы не оставили мне никакого выбора. После того, как госпожа Лихтенвальтер проинформировала меня о вашем визите в больницу, я ждал чего-то в этом роде. Скажите, а тот инцидент с сумочкой тоже являлся частью вашей игры?
– К сожалению, да.
– Та бедняжка – моя жена. Я всегда думаю о ней, как о своей жене. И всегда буду так думать. Хотите верьте, хотите нет – мне приятнее находиться рядом с ней, чем с любым другим живым существом. С нее еще не снято обвинение в магазинной краже. Но она умирает. У нее слабоумие, но она еще вполне способна понять, что означает арест. Я хочу, чтобы ей дали возможность уйти спокойно, без скандалов и суеты… Она из очень хорошей семьи…
– Этого только слепой не заметит.