Книга правды

— Объясняю. Совместное творение с одним господином, втюхивавшим русским бандитам по телефону конференции на Багамах — универсальный набор экстазов или Родословная Экстаза. Есть экстаз породистый, есть сторожевой, служебный, есть декоративный, чисто комнатный, охотничий, ну там, на крупного зверя или дичь… Что у нас там дальше… Ага… Экстазы бывают дворовые, особенно у негров на улице, гончие или борзые, экстазы-убийцы, бешеные экстазы…

Продолжать не имело смысла… Чин подавился бобами.

— Тебе, брат, не репортажи писать, а психоделическим комиком работать…

— А что ты хочешь, gonzo-joumalism в действии и тогда, при ловле камбалы рыбакам случается вытаскивать на крючки морского кота — эдакий вид электрического ската. Вот помню, когда я писал свой первый роман «Морские Ренегаты*, то работал у Пабло Эскобара экспедитором. Забираем, короче, мы товар на Хумарбумбе, а тут военные вертолеты как…

И тут в автобус вошла Сантрин…

t •

Fuckin’ hell! Матка-бозка! В ячейке сети за все эти годы запуталось около сотни скумбрий, но попалась так же и очень странная, не виданная мною доселе рыбка. У меня язык моментально отсох. «В глазах светилось неизъяснимое словами изумление, и лицо вдруг вспыхнуло горячим чувством*,—отдает девятнадцатым ехнутым веком, но почти в кассу.

— Сантрин, это Алекс, наш друг. Родом из России, живет здесь. То ли болгар, то ли ирландец, похож на якутского метиса, но это неважно… Он сегодня с нами играет.

— A-а, это тебя ребята прозвали «Hawk*.

— Первый раз слышу…

— Как есть самощуствие? — спросила она тут по-русски.

Я ошалел. От позвоночника к гениталиям пронеслась теплая волна. Сразу понял, что меня ждет, но не подал виду. Через считанные минуты мы уже трепались, как старые добрые друзья. Сантрин ругала американцев за пошлость вообще, Вудсток'94 в частности, утверждала, что самые стоящие там люди — музыканты из Лос-Анджелеса и «Ангелы Ада*, говорила, как ей все надоело, и она хочет уехать в Индию, но нет денег… Я же в тон пожаловался на отсутствие домашних тапочек, и мы расхохотались.

Сантрин — из семьи русских эммигрантов первой волны, родилась в Париже («Ночные прогулки вдоль Сены, вокзал Сен-Лазар, шлюхи в подворотнях, разврат в Булонском Лесу и нищие с площади Сен-Сюлытс*, — пронеслось у меня в голове, но я благоразумно промолчал), учится в художественном колледже на оформителя, играет на гитаре в тяжелых фанковых и хардкоровых командах. По-русски говорит так, что мы сразу перешли на английский.

— Кайфовые здесь, ребята, — сказала она. — Ломовой год. Вся музыка и здесь, и в Штатах, ютившаяся по клубам, дорвалась до рынка. Нас теперь просто больше. Это прорыв, кто бы чего ни говорил. Столько разной музыки, тут тебе и рейвы, и фанк, и панк — все, что угодно… Немного обидно, что в следующем году, по-моему, все встанет на коммерческие рельсы. Все группы с инди-лейблов купят большие компании. Мне вот чувак из организаторов сказал, что на Рединге*95 будут уже три сцены, и цены вырастут раза в два. Только Гластонбери на порядок лучше, а ведь есть езде и закрытая чума — грибные фестивали только для своих… Но сейчас такая завязка — самоубийство Кобейна, британская гитарная волна, марши протеста против CJB… Только примут его в сентябре, сколько бы мы не маршировали (спустя год, приехав в Рединг снова, я понял, насколько она попала в точку, но тогда это не имело значения). Я этот год никогда не забуду. Ты, говорили, репортаж пишешь?

— Я так думал три дня назад. А сейчас это осталось где-то во мраке Эрнста Неизвестного. Ни строчки еще не написал, а запись передачи через несколько дней.

— Ну, этому горю помочь ие трудно. У тебя pass за сцену есть?

— Молитвами Чина все есть. Даже диктофон.

— Тогда пошли, Hawk, — и она потянула меня за рукав кожанки.

* *

За сценой, на гостевом поле, приближенные К избранным чинно, но шумно распивали дорогие напитки, обмениваясь свежими сплетнями. Происходившее за пределами этого оазиса их мало интересовало, они уже видели столько, что просто выполняли свой особый ритуал общения… Отдельными стайками бродили журналисты, фотографы и группиз, нападавшие на расслабленных музыкантов как разъяренные пираньи. На большой сцене сегодня — чемпионат мира по тяжело* му року. Сантрин разбиралась в физиономиях лучше меня и тащила все дальше, так что лица мелькали передо мной, как световые вспышки «Машины Мечты». Она указывала цель, мы пристраивались, вдаряли по халявному пиву, и я начинал щелкать диктофоном.

Дэвид Йоу из Jesus Lizard жаловался на расстройство желудка. До концерта оставалось три с половиной часа.

— Сам не пойму, чего съел… Но come on, come on, guys… Кого пригласили перед нами играть? Каких-то Collapsed Lung и Сор Shoot Сор! Если бы я назвал так группу, то она бы именовалась «I Shot Сор». Извините, ребята, я отбегу в сортир.