Книга правды

Всерьез и надолго… Отцы прожженых семейств, техно-пова-ры из Брисбена, обаятельные мужчины в полном расцвете сил, исколотые гитаристы из Нью-Йорка, фраеры с пятнадцатью швами на физиономии, жертвы текила-бара, ухмыляющаяся Сандра, идейные шарлатаны, фокусники, вольные пиротехники, безыдейные панк-террористы, маги без прописки и жилья, чужие на празднике жизни… — бог не создал человека, он придумал экстремальную ситуацию — Джимми, читающего Булгакова, Анну Австрийскую в сорок шесть лет, грудь Сантрин, мамкиного кролика, ссущеш изверга, правила для увечных, законы для импотентов, шарамыжников с Abbey Road, армию спасения утопающих от животных, филлоколинзовщину, экс-хипповых работодателей, заживо погребенных в роке, ученых-антропологов, трезвых сатиров, торчков на витамине С, гладиаторские игры, рейверские оргии и нацистские митинги… Хайль! Хайль! Revol, Revol, lebensraum-kultur kampf-raus-raus-fiia-ffla и ди-джей пластиночкой шу-шу-шу-шу-упс…. от импро-. визированных клозетов, пиццы на брудершафт, гашиша взасос и Центрифуг на выданье до томных ночных костров в мусорных баках, мелких поножовщин, сумбурных лерепихонов… на которых выведет вас — Лучший в мире «Carls». Он вечен. Люди и музыка преходящи. Come on, mothhaf…AAAAAAAU!!!

— Ты уже уходишь? А она знает?

— Я оставил ей телефон… Ей, тебе, Чин, Айрн… Ненавижу прощаться.

— Stay cool, Hawk. Be good, man.

— До скорого.

Карнавал издавал последние всхлипыванья как-будто невзначай изнасилованной барышни. И те, кто еще вчера в неистовстве бились в облаках пыли, расписываясь на водной глади открывшегося Хаоса: «Здесь были… Джэкки и Микки… Фауст в ребро, гомункул запазухой!», — теперь старались убраться прочь, оставляя на истерзанной траве блестящие капли воспоминаний.

ПРОДНА (в смысле Эпи)ЛОП

Не надо ломать голову. Это не вы придумали рок-н-ролл. Выбраться просто. «Легко выйти, но трудно войти», — сказал омар, когда его недоварили. Девять утра. Контроль застревает в переполненном вагоне. Денег ни у кого нет, штрафовать некого. Локоть к локтю, плечом к плечу — на хуй, хуй, начальник. Клэпхэм, туалеты, пересадки, мелкие засадки… Сливая усталость скомканных тел. Не человеком жив туалет, а человек туалетом. Паддок Вуд. Набил сумку ворованными яблоками. Душ в местности общественно полезного труда, ночь, не раздеваясь, на матрасе в каменном сарае. Снова утро тяжелого месяца. Кукурузные хлопья с молоком, кислые яблоки на закуску, jelly на запарку, румын-очкарик, хроническое загаживание кухонной п…ы. Поезд до Эшфорда… Ваш билет? Я — из Рединга, с фестиваля. О’кей, сиди спокойно… Забастовка железнодорожников в три дня. Восемь часов пешком до Кентербери. Пешеходных дорожек нет, приходиться изворачиваться… тропами пилигримов. Уворачиваюсь от машин, вжимаясь в колючий кустарник. Заимствую продукты из лавки на бензоколонке. Shit-хайкинг. Темные очки, берет, кожаная куртка, майка с черепами, армейские штаны и ботинки. Никто не останавливается. Это не пьянодружелбный английский Север, это жлобский Юг. Но, черт с ними, вперед, вперед, напролом… Крем Марго кушать.

— Ты Алекс? Я жена Марка, только что приехала… Он сейчас подойдет. Что будешь пить? Водку? Виски?

Молчание баранов.

Репортаж был написан за ночь… Лежа у стерео-системы в огромном холле на полу. Три бутылки «Риохи» и скрипичный концерт Скрябина. Потом надевал наушники» включал диктофон и расшифровал десятки голосов. Никаких стимуляторов. Чистый адреналин изнывающего Ида» бьющего раскаленнным копытом в волосатую грудь тлеющего Эго на пепелище лукавого графоманства» сдобренного легким похмельем. Выходил в гараж» читал вслух под лампой… Четыре части, разных, как два пениса кенгуру — один для будней, другой для праздников — член репортажно-вступительный, фаллос алькольно-хулиган-ский, костостой наркотическо-эпатажный, хер музыкальнолитературный, плюс ро&рпскскриптум и Симфония № 6 Глена Бранки на сон грядущий, минут на сорок. Шесть утра. Тишину викторианского дома расхуячил телефонный звонок из Москвы… Молча выслушал — еще одна похоронка. Костлявая бродит за несколько тысяч миль рядом со мной, вырубая почему-то исключительно подруг. Заказал билет на самолет. Как это все некстати. Еще один звонок. Сантрин поймала меня за минуту до выхода. <Я улетаю, увидимся когда-нибудь». В черепно-мозговом тумане, дописывая текст скорописью и меняя поезда, дотащился до Чаринг Кросс. Стрэнд, джаз, вежливая негритянская обслуга и бумага, одним шелестом своим услаждавшая ягодицы. На Би-Би-Си прорвало трубу, водакапает откуда-то сверху, главный вход перекрыт. Снаружи никого. Прочь! Прочь! Что я, Бьорк, в самом деле…

Спортивной походкой ко мне приближался подтянутый Лео Фейгин.

— А, вот и вы, здравствуйте. А где Сева?

— А Сева, здравствуйте, по-моему, проспал. Я ему только что звонил.

— Проспал! Не может быть! Ха-ха-Ха! Вы меня простите, я тороплюсь на запись.

Тарадиридам, бурелом. Эйчеловаман, метадон. Вот и он.

— Привет! Ну что, все в порядке? Как съездил?

— Ни встать, ни сесть, а можно только съесть.