– Это «Ариадна». В конце восьмидесятых СССР разваливался, но бронза была бросовая по цене. Можно было получить заказ, минуя всякие партийные организации, и я предложил музею сделать для него скульптуру. «Ариадну» отливали на московском заводе. Я приехал получать заказ, а там по двору мотался кран-подъемник – на складах завода скопилось много «Лениных», предназначенных для советской власти, но идеология поменялась, «Ленины» стали не нужны, и их отвозили чуть ли не на свалку или в переплавку. Разгрузка-погрузка шла полным ходом, и так получилось, что кран-подъемник прокатился по ноге моей несчастной Ариадны и отломил ей палец. Я запаниковал – говорю: «Елки-палки, что теперь делать?» Мужики: «Фигня!» Сварочный аппарат притащили – раз-раз, – и приварили ей палец на место. Так что Ленин – под занавес своей политической карьеры – пересек мне дорогу. Его, видимо, возмутил тот факт, что его сдвигают, а какая-то голая баба лезет на пьедестал. Между прочим, моя «Ариадна» стала первой в Иванове скульптурой, не заказанной государством. Ее тема – древнегреческие мифы – не связана ни с политикой, ни с идеологией; это только моя воля.
– У меня к тому времени было готово штук сорок-пятьдесят всяких «ариадн»! Я сам в них запутался.
– Нет. Я и религию воспринимаю как эстетику. Религия – это часть культуры. Культура определяет все.
– Безусловно, «Фрунзе». Советский он, не советский, но это действительно скульптура, вызывающая интерес и уважение.
– Который в котелке? Я на него и смотреть не хочу!
– Это было в восемьдесят восьмом году. Я преподавал в худучилище и прямо в классе взял и вырубил его портрет – из любви к Бурылину, к его гражданскому подвигу. Сто лет назад он создал такой грандиозный очаг культуры в Иванове, которым до сих пор у нас все пользуются и без конца эксплуатируют. Напиши: «эксплуатируют»! Иваново – задрипанный город. Сколько «ариадн» в нем ни поставь, все равно это будет черная дыра на карте России. Тут не на что взглянуть, город пустой, ничего в нем нет. Был хороший момент, когда мэром выбрали Троеглазова, а культурой руководил Мельниченко – замечательный дядька; партийный функционер, но жаждущий сделать что-то красивое и ошарашивающее. Они решили с Троеглазовым организовать в Иванове музей андеграунда! Пришли ко мне в мастерскую – Троеглазов матом обложил мои работы от восторга. Я вдохновился: стал чертить, планировать, смету составил, показал Мельниченко. Он посмотрел – говорит: «Мало. Ты смеешься, что ли? Какие шестьсот тысяч? Тут не меньше миллиона надо закладывать!» Ну ладно, думаю, миллион так миллион. А Троеглазова не переизбрали. И нет в Иванове музея андеграунда. И при мне уже не будет. Культура рухнула. Никакая сила ее не восстановит – лет через сто, может, что-то нарастет.
– Никогда! Я полвека живу в Иванове – никогда я не был здесь востребован, никогда я не был нужен. Наоборот – всегда я являлся притчей во языцех, никчемной, ненужной. Идиотом меня считали – ходит человек, что-то вякает, малюет. Зачем? Для чего?
– Инстинкт художника. Больше ничего. Родился я художником.
– Все на помойке, на свалке. Дома ломали, отпиливаешь от бревна лучшую часть, и она становится в твоих руках драгоценной.
– Тут надо вспомнить сказку про Буратино. Пришел папа Карло к своему другу, увидел у него ненужное полено: взял, посмотрел, увидел сучок в виде длинного носа и подумал: «Сделаю я куклу с длинным носом». Так и тут. Топишь буржуйку, берешь полено и вдруг видишь в нем Ариадну, или злого Зевса, или Одиссея.