Книга пророка Амоса. Введение и комментарий

В современной библеистике, начиная со статьи немецкого ученого Герхарда фон-Рада[562], «день Господень» принято чаще всего объяснять как военный термин, как одно из ключевых понятий в концепции «священной войны». Представление о том, что войны Израиля ведет Сам Господь – традиционно для Библии (Нав. 5:13–15; 10-10-11. Втор. 20:1–4. Суд. 5:4–5; 7:2–7.2 Пар. 14:9-12; 20:15–24 и др.). В народном представлении «день Господень» был днем победы Господа над врагами, окружающими Израиль[563], в эсхатологической перспективе – победы над всеми врагами вообще. С «днем Господним» народ связывал самые светлые ожидания. Пророк опровергает иллюзию, он как бы «переворачивает» эти наивные представления, горько иронизирует над ними[564]. Израильтяне, говорит он, не должны обольщаться, напрасно ожидая триумфа над своими врагами: «день Господень» будет для них не светлым праздником победы, но – тьмой поражения. Почему? Потому что Господь будет теперь сражаться не за Израиль, но против Своего народа, на стороне его врагов. Амос, таким образом, вкладывает в понятие «день Господень» прямо противоположный общепринятому смысл – точно так же, как и в выражение «встреча с Господом» (4:12). «Дня Господня», как и «встречи с Господом» израильтяне должны не вожделеть, а страшиться!

Так все же, «день Господень» – свет он или тьма? Это зависит от морального состояния ожидающих его. Если оно таково, каким было у израильтян эпохи Иеровоама II, то день этот – тьма, а не свет. Орацио Симиан-Йофре на основании пророческих текстов делает вывод: «День Господень является манифестацией Его активного и страшного присутствия, как во время защиты Его народа, так и во время его наказания. Только когда народ был верен, этот день разражался против врагов Его народа»[565].

Вслед за Амосом негативный смысл в выражение «день Господень» вкладывают и иудейские пророки Софония и Иоиль, для которых эта тема – центральная в их книгах. Для Софонии это «день ярости Господней» (Соф. 2:2), «день гнева Господня» (Соф. 2:3), когда Господь «прострет руку» на Иерусалим и на всю Иудею (Соф. 1:4): «Близок великий день Господа, близок, и очень поспешает: уже слышен голос дня Господня; горько возопиет тогда и самый храбрый! День гнева день сей, день скорби и тесноты, день опустошения и разорения, день тьмы и мрака, день облака и мглы, день трубны и бранного крика против укрепленных городов и высоких башен» (Соф. 1:14–16). Для Иоиля этот день тоже тревожен и мрачен: «О, какой день! ибо день Господень близок; как опустошение от Всемогущего придет он» (Иоил. 1:15); «Трубите трубою на Сионе и бейте тревогу на святой горе Моей; да трепещут все жители земли, ибо наступает день Господень, ибо он близок – день тьмы и мрака, день облачный и туманный: как утренняя заря, распространяется по горам народ многочисленный и сильный, какого не бывало от века и после того не будет в роды родов» (Иоил. 2:1–2)[566]. «День Господень» для этих пророков – день военной победы Нововавилонской державы над их родиной, Иудеей. Как когда-то для Амоса – день победы Ассирии над Израилем[567].

Из послепленных пророков Захария использует слова «день Господень» для описания бедствий, грядущих на Иерусалим: «Вот наступает день Господень… День этот будет единственный, ведомый только Господу: ни день, ни ночь; лишь в вечернее время явится свет» (Зах. 14:1, 7). Война народов против Иерусалима (Зах. 14:2) завершится тем, что Господь выступит на стороне Своего народа, для защиты Иерусалима и поразит все враждующие против него народы (Зах. 14:3). Таким образом, у Захарии «день Господень» вновь приобретает положительное для Израиля значение, прямо противоположное тому, которое обнаруживается у Амоса, Софонии и Иоиля. Для Захарии этот день хотя и ознаменован грозными бедствиями, но результат его отраден, это день окончательной, эсхатологической победы Бога над языческими народами: «И Господь будет Царем над всею землею; в тот день будет Господь един и имя Его едино» (Зах. 14:9)[568]. Дальнейшее развитие темы «дня Господня» в эсхатологическом ключе мы встречаем в апокалиптических апокрифах межзаветного периода, а затем – в новозаветных книгах, прежде всего в беседе Иисуса на Елеонской горе (Мф. 24. Мк. 13. Ср.: Лк. 21). Место это вовсе не случайно – ср.: Зах. 14:4.