У Кости не было выхода, промедление могло стоить Гаврику жизни, он отдал все и упал без сознания, поэтому и не кощунственно сравнение с первым марафоном. Но, к счастью, Костя выжил.
…Постепенно снова всплыл в сознание.
Голос мамы:
— Ну; слава богу! Мы уж испугались!
Нашла из-за чего пугаться! Сейчас надо думать о Гаврике, только о Гаврике!
— Нечего надо мной причитать! Не обо мне речь! Что сказал врач?! Как Гаврик?!
Дашка:
— Все органы целы, опасности нет. Весь заряд попал в крыло, дробь. Кость — на мелкие осколки. Ничего не сделать, он крыло ампутировал.
— Значит, не летать… А зачем ему тогда жить?
— Ну что ты говоришь! Все-таки жив!
— Я-то рад. Будет ходить по дому, по саду, разговаривать с нами своими кастаньетами. Я-то рад. Для меня главное, что жив. А он сам-то? Все полетят на юг: Гуля, дети, вообще аисты, а ему каково? От раны он выживет, а от тоски выживет? Ладно, где врач?
Гаврик сидел в кресле, поджав ноги, как в гнезде. Странно белела поперек туловища повязка. Врач собирал чемоданчик. Оба посмотрели на вошедшего Костю.
Костя подошел к Гаврику, погладил по голове.
— Вот так, Гаврик. Ты еще сам не понимаешь. Небось думаешь: заживет, снимут повязку, снова полечу!.. Спасибо, доктор. Извините, что я вас тащил, как Черномор.
— Что вы, Константин Петрович, какие извинения! Долетели благополучно, а воспоминаний теперь на всю жизнь. И рассказов. Семейство не поверит! А когда летели, конечно, страшно немного, но зато и удовольствие необыкновенное. Только вот за вас переживал: так дышали, так тяжело! Одного хотелось: стать бы полегче! А как?
— Чего ж меня жалеть? Меня жалеть не за что. А чтобы семейство поверило, давайте организуем фотографию. Тут у нас где-то валяется «Поляроид» — моментальные снимки, и цветные. Дашка знает. Дашка!
Послышались когтистые шаги по полу, и вместо Дашки вошла Гуля.
— Эта мадам на меня чуть не напала. Как защелкает, как кинется — защищала. Пришлось вашей сестре выгонять.
Гуля стояла, растерянно оглядываясь, не замечая Гаврика среди множества незнакомых ей вещей: раньше-то она его видела на столе! Гаврик коротко щелкнул, Гуля сразу рассыпала в ответ целую дробь, и слышались в кастаньетных щелчках настоящие причитания. Потом она подошла, они потерлись клювами.
— Птицы, а как понимают! — изумился врач.
— Вы должны это каждый день наблюдать на работе, доктор.
— К нам птицы попадают редко. И не в такой обстановке. Да, смотрите, все чувствуют!
Вошла Дашка, услышала последнюю фразу и с ходу включилась, потому что уже была заведенная:
— Все они чувствуют! Все понимают! Вы слышали, как один араб приручил мурену? Мурену! Уж про рыб-то все считают, что глупые, даже Котька на рыболовов смотрит снисходительно. А уж про мурен давно все знали, что кровожадные, что только и хотят вцепиться каждую минуту, римляне им бросали рабов! А оказалось, не глупая и не кровожадная: она его узнавала и брала корм прямо изо рта. А на самом деле никто, кроме человека, не убивает для забавы. Вон в Гаврика выстрелили и пошли дальше. Даже не подобрали. Потому что человек — он-то и есть настоящий кровожадный. А чтобы себя оправдать, на всех зверей клевещет, будто они кровожадные!
— Какая у вас решительная сестренка, — несколько растерянно сказал врач. — И от аистихи меня спасла, а то и не знаю…