Книга радости — книга печали

В своей комнате Костя улегся на тахту и стал читать повесть про Лермонтова — совсем недавно вышла. Удивительное дело: Лермонтов не был счастлив в любви. Неужели тогдашние женщины не понимали, кто он?! Ну теперешние стали умнее, даже слишком умнее — вот и Дашка…

Вошел Лоська.

— Вот и я, атаман. Угощенный и обласканный.

Мамой, конечно, обласканный. Лоська и на самом деле не замечает, как Дашка вся замирает перед этим стариком Сапатой. Вот и хорошо — уж кто-кто, а Костя не станет открывать Лоське глаза, хоть тот и лучший друг.

— А этот Сапата, атаман, отличный мужик. Главное, понимающий. Как он тебя кентавром, а? В самую точку!

Лоська все понял — про вечное раздвоенное чувство, про то, что Костя чувствует боль всякой птицы как свою. Костя не рассказывал даже ему, как был живой мишенью, как в него стрелял браконьер — и не собирался рассказывать! — но все равно. Лоська все понял. На то и друг.

Костя не пожаловался, но сказал с невольной мечтательностью:

— Наверное, это так легко — быть как все. Чтобы все тебя понимали, и ты — всех.

Лоська укоризненно потрепал ладонью по крыльям.

— Ну-ну, атаман! Легко-то легко, но недостойно тебя!

* * *

А действительно — легко!

У меня имеется органический недостаток: я не курю и даже толком не пью — разве что сухое вино. И оттого во всевозможных компаниях часто чувствую себя одиноко. Даже женщины говорят пренебрежительно: «Ну что это за непьющий мужчина!»

И вот однажды, когда мы собрались по случаю пятилетия окончания школы, катастрофически не хватило водки, и меня как единственного трезвого послали за подкреплением. Я ходил час — и это был один из счастливейших часов моей жизни! Я вдруг стал как все — меня все понимали, и я всех понимал! Я испытывал чувство подлинного братства к таким же, толпящимся перед запертой ресторанной дверью и с надеждой взирающим сквозь корабельное стекло на подателя благ — швейцара. По ходу дела я узнал массу полезных вещей: что если не получится через швейцара, то нужно искать таксиста, который торгует по ночам по червонцу за полбанки. А еще неподалеку на шестой линии есть сестры, у которых всегда бормотуха по пятерке за фугас, но сестры уже напуганы милицией и к ним нужно знать петушиное слово — сам рассказывавший не знал, но можно было найти водопроводчика Мишу, который знает… Выручил все-таки швейцар, я спешил назад, гордый своим трофеем, а ко мне уже клеились какие-то девицы, чего никогда до сих пор не бывало.

Было искушение и выпить со всеми, продлить чувство приобщенности к мужскому братству, но пересилила привычка к трезвости, привычка к одинокости. Да и противная она на вкус — водка…

* * *

Костя и сам устыдился вырвавшейся полужалобы и поспешно отрекся от своей слабости:

— Да это я в порядке бреда, а ты уж всерьез!

«В порядке бреда» — это выражение занесла Дашка со своей биологической кафедры. Надо слышать, как важно она высказывает какую-нибудь гипотезу — в порядке бреда!

Лоська опустился в кресло и расслабился. У него дар: идеально расслабляться, как умеют только животные и йоги.

— Хорошо, особенно после угощений твоей матушки. Вообще хорошо так жить, когда забываешь, что бывают часы «пик», и думаешь, что автобус — это вроде большой «Волги»: все сидят, и каждый заказывает шоферу, когда остановиться.

Костя покраснел и ничего не смог ответить.

— Ничего, атаман, так и должно быть: бытие определяет… А про то, чтобы быть как все — это тебе захотелось для разнообразия; потянуло после ананасов на редьку.