Книга радости — книга печали

— Дашка — молодец… Но я тебя звал не ради твоих бурных речей, а чтобы ты нашла «Поляроид» и сняла нас с доктором. Чтобы и ему на память, и его семья поверила.

— Если можно, в воздухе, — застенчиво сказал врач. — Если, конечно, вы уже достаточно отдохнули.

— Да-да, обязательно: и в воздухе, и так.

— Найду твой «Поляроид». А ты не перебивай! И не смотри снисходительно. Да, человек только и делает, что клевещет на зверей! Брем — уж какой считался авторитет. Непогрешимый! Оракул! А писал со слов этих подлых путешественников, которые только и знали, что стреляли во все живое; писал, что гориллы ужасно злобные, только и делают, что нападают на людей и рвут их на части. Сами перебили сто тысяч, и сами клеветали, чтобы оправдаться! А оказались добрые животные, умные и робкие, Шалер прожил среди них год, чтобы доказать. Их только до Шалера почти всех успели перестрелять. И так во всем. Вся современная биология — реабилитация животных.

— Как ваша сестра замечательно говорит, — сказал врач. — Ей бы с лекциями выступать!

— Дашка и будет профессором. Она у нас биолог от бога… Ну как, нашла?

— Вот он, твой «Поляроид»! И идемте отсюда: надо Гаврика с Гулей одних оставить, нечего за ними подглядывать!

Гаврик с Гулей о чем-то тихо перещелкивались и снова и снова терлись клювами. Действительно, смотреть на них — как подглядывать за влюбленными. Нехорошо.

На воздухе Дашка запечатлела Костю с врачом — и стоящих рядом, и в воздухе: Костя взлетел невысоко, чтобы разобрать лица на снимке, и тут же вручила врачу цветные глянцевые снимки: тот никогда еще не видел такой техники.

Подъехало вызванное для врача такси. Тот стал прощаться.

Костя стал надписывать фотографии. Потом еще срезал голубую розу своего имени и вручил с подробной инструкцией, как сначала держать в воде, а потом, когда пойдут корни, пересадить в землю. Доктора с благодарностями проводили до машины.

Гаврик и Гуля все еще перещелкивались — разговаривали. Гаврик сидел в кресле, как в гнезде, Гуля стояла перед ним на ковре. Нет, им неизвестна стыдливость, они спокойно продолжали свои нежности и при Косте с Дашкой.

Гуля радовалась, что Гаврик живой. Они оба не понимали, что случилось, оба верили, что Гаврик выздоровеет и снова станет летать. А что же дальше? Когда настанет срок отлета? Улетит ли Гуля одна? А если улетит — вернется ли к Гаврику? А он? Перенесет ли он разлуку? Перенесет ли самую невозможность летать?! Уж на что у Кости много чисто человеческих интересов, и то он не представлял, как бы жил, если бы вдруг не смог больше летать. А каково Гаврику? Проклятие браконьеру!!

Глава двенадцатая

Работа Сапаты продвигалась на глазах. Отливка становилась скульптурой. Когда он приехал для очередного сеанса, мамы не оказалось дома, и Дашка сразу же отправилась на кухню, предвидя, что у гостя, как всегда, взыграет аппетит.

В этот раз Сапата попросил Костю снова полетать. Костя кружил над домом, глядя вниз, где почти беспрерывные вспышки во всей своей ослепительности свидетельствовали, что скульптор трудится изо всех сил.

На гнезде сидела Гуля и смотрела на низко летающего Костю. Ему казалось, смотрела с укором. Конечно, он виноват, но не может же он из-за своей вины прекратить летать! А кстати, Гаврик очень быстро оправляется после операции: уже разгуливает по дому и больше всего вертится на кухне; наверное, он еще затоскует, поняв, что никогда ему не взлететь, как прежде, но пока что у него самое бодрое настроение!

Костя опустился на английскую лужайку перед домом, мамину гордость, и некоторое время смотрел, как Сапата выплясывает с электродом в руках свой огненный танец. Но наконец скульптор утомился и закричал свое обычное:

— Хозяюшка! Княгинюшка! Жрать хочу!

И тотчас Дашка выглянула из кухни — с тем же выражением на лице, как выглядывала на зов Сапаты мама:

— Вы забыли? Сегодня же я княгинюшка!

И интонация мамина.

— О, какая княгинюшка! Как забыть? Никак не забыть! Счастливый будет муж!

Дашка, кажется, ничуть не смутилась.

— Счастливый. Тот счастливый, кто смелый. А вы смелый?

Чертова кокетка! А Костя-то был уверен, что она влюблена в Лоську.

— Я… что я: старый холостяк, старый башмак… Эх, двадцать бы лет меньше!

Дашка засмеялась и скрылась в кухонном окне. Сапата повернулся к Косте:

— Какая княгинюшка! Эх, был моложе — не встречал. А то бы не отстал! Серенады под окном! Кто устоит? Были бы родствователи.

— Двадцать лет назад Дашки на свете не было, — рассудительно возразил Костя.

— Да, не тогда родился, не в тот срок. Потому что так — смешно. Самое хуже, когда смешно: старый башмак и маленькая девочка.

Сапата сокрушался всерьез, а Дашка ведь просто так пококетничала, наверное.

Но в столовой она появилась, катя столик с угощениями, в самом величественном своем виде — королева, привыкшая, что все мужчины у ее ног! Костя чуть не расхохотался. А Сапата завел снова:

— Эх, быть мне не старый башмак, быть мне молодой!

Но Дашка не приняла его оправданий:

— Надо быть смелым! Кто смелый, тот добьется!

Неизвестно, сколько времени она бы еще играла королеву, но появилась мама.