Книга радости — книга печали

Послышался сухой костяной стук в дверь. Гаврик, больше некому так стучать. Костя неловко вскочил с тахты — всегда из-за крыльев получается неловко — и открыл. Гаврик вошел, блистая не снятой еще повязкой.

— Чего это у него перевязь, как у генералов на старых портретах?

— Как у раненых: крыла у него больше нет. Вот он бы теперь все отдал, чтобы снова сделаться как все, но крылья не отрастают.

— Так уж устроено, атаман: убогие и увечные мечтают стать как все; а кто благополучно живет как все, тем бы подняться над. И никакого тут противоречия — диалектика.

Костя не стал спорить. Его покоробило, что Лоська рассуждает, вместо того чтобы спросить попросту, что с Гавриком. Нет, все-таки догадался:

— Что с ним такое, атаман? Несчастный случай? Налетел на высоковольтную?

— Попался браконьеру.

— Так и бывает, атаман: один гад испакостит так, что потом сто мудрецов ле исправят. Пальнул подонок — и после него вся медицинская академия не прирастит крыла. Это и страшно, что у подонков такая сила.

Косте почему-то стало досадно от этих слов, он возразил с вызовом:

— Какая сила?! Их меньшинство!

— Меньшинство, но все равно сила: сила творить непоправимые дела. От выстрела в твоего аиста до атомной кнопки. Говорю же: сто мудрецов не исправят.

Гаврик не понимал, о чем спор. Он расхаживал по комнате, кажется, вполне довольный тем, что находится в обществе, — не садился в пустое кресло, не просил есть.

Лоська был прав: сто мудрецов не исправят. Но Костя все-таки возразил, хотя сам понимал неубедительность своих слов:

— Ну видишь, Гаврик приспособился. И ничего.

— Вот настанет отлет, тогда посмотришь, какое получится «ничего»!

Заглянула Дашка. Раньше она всегда искала повод, чтобы заглянуть к брату, когда здесь Лоська, а Костя ее выпроваживал. А сегодня он готов был разрешить ей остаться под любым предлогом, но Дашка, оказывается, появилась вовсе не ради Лоськи. Она была смущена и почти что напугана:

— Слушай, там к тебе. Эти… ну про которых ты рассказывал… братья из одного дома.

— Серебряные братья?

Действительно неожиданность. Зато Лоська сразу сбросил свою расслабленность.

— Те самые, атаман?! Зови их скорей! Давно хотел взглянуть: обожаю всяких пустынников и анахоретов!

Если б не Лоська, Костя, наверное, не стал бы разговаривать с этой елейной публикой: пообщался однажды — и достаточно. Но раз Лоське хочется…

— Ну что ж, давай анахоретов.

Костя невольно поддался Лоськиному тону.

Сначала послышались равномерные шаги — в ногу они идут, что ли? И вошли — одинаковые, не братья — близнецы! Одинаковые рубахи навыпуск, одинаковые сапоги бутылками, промасленные волосы, расчесанные на пробор, квадратные бороды, как противни из духовки. Вошли, выстроились вдоль стены, разом поклонились в пояс, коснувшись пальцами пола, — ну прямо ансамбль балалаечников. Дашка тоже заскользнула внутрь, встала за креслом, но не за Лоськиным, за пустым. И Гаврик к ней прошагал туда же на всякий случай — от множества незнакомцев.

Хотя на вид серебряные братья были как близнецы, видно, был у них старший. Заговорил тот, кто вошел последним, замкнув шествие:

— Здравствуй долго, Константин Крылатый. Дошли мы до тебя с доброй вестью: знаем твоего кровного обидчика, что убил твою птицу. Знаем и представим тебе на суд.

Откуда они знают? Не то что браконьера — откуда вообще знают, что в Гаврика стреляли?

Почему-то хотелось противоречить серебряным братьям, и Костя быстро сказал:

— Гаврика не убили, только крыло пришлось ампутировать. Вон он прячется.

Но предводитель братьев возразил веско:

— Убили. Не до смерти, но убили.

Костя не нашелся, что ответить. В самом деле, почти что убийство: лишить аиста полетов.

— Мы знаем твоего кровного обидчика. Он и в тебя рад стрелять. За то, что летаешь.

Намек? Неужели и об этом тоже знают?! О вечернем выстреле, о дробинке в бедре, о том, как чудом не задело Дашку?!

— Знаем и представим тебе на суд. Он твой.

Костя почувствовал отвращение. Отчасти и испуг, но больше отвращение.

— Зачем он мне? Если он пойманный браконьер, надо в охотинспекцию, так, кажется?

— Что казенное наказание? Оно ему не кара. Накажут малыми деньгами.

— А что могу я?

— Подними его в небо и отпусти. Пусть летит сам — без крыльев. Так справедливо.

Теперь испуг далеко пересилил отвращение.

— Это же убийство!

— Это справедливость. Слово нам сказано. Слово золотое. Злые и подлые — плотина на пути к счастью. Не жалеть злых и подлых — будет всем счастье, всей земле. Ты начни, подай пример. Все мы братья слышали слухом духовным. Сидели по разным комнатам, разом всем откровение: Слово сказано, верное Слово. Век серебряный был — золотой будет! Век бога милостивого прошел, грядет век бога карающего.

Счастливая убежденность светилась в глазах серебряных братьев.

Костя сказал смущенно:

— А я думал, вы из какой-нибудь секты, вроде раскольников. Христиане же велят возлюбить ближнего, так?

— В Библии сказано: отделять пшеницу от плевелов. Нынче времена замутились, потому что плевелы с пшеницей перепутаны. А что христиане или нет — все едино. Бог везде. Даже у язычников.