Книга радости — книга печали

Давно это могло случиться, а я все прятался от реальности, все надеялся, что обойдется.

И ведь очередного скандала не было, вот что удивительно. Василий Никитич вел себя в последние дни прилично — насколько это возможно для него. Получается, что он и не виноват: была вечером веселая, легла, заснула и не проснулась… Он как бы и не виноват, — но, когда вспомню, как он давал уроки яростной жизни — или как там по его пьяной софистике? Как вспомню!..

* * *

Снова Костя летал во сне над зеркальным озером, снова вглядывался в свое отражение, снова вопрошал: «Кто я?! Откуда я?!» А вокруг озера — новая деталь — тесно стояли остроконечные горы, их ледяные вершины отражали последние солнечные лучи и казалось, горели малиновым пламенем, словно зажженные свечи в храме природы. Весь пейзаж казался мучительно знакомым, ранее виденным, нужно было сделать только последнее усилие — и все прояснилось бы: и где Костя видел раньше это зеркальное озеро, окруженное остроконечными горами, и откуда взялся он сам. Нужно было только еще одно небольшое усилие, но сил не оставалось, ответ ускользал…

Видение оказалось таким ярким и четким, что словно отпечаталось на сетчатке, и, уже проснувшись, Костя продолжал видеть и озеро и горы. Чтобы не упустить мучительно знакомую картину, чтобы можно было потом снова и снова смотреть, вспоминать, Костя попытался ее зарисовать — и неожиданно получилось хорошо, хотя все прежние детские и отроческие рисовальные опыты бывали крайне посредственны, так что Костя, убедившись в своей бесталанности, давно их забросил. А тут вдруг!.. Немного в духе Рериха, но все равно хорошо. Захотелось попробовать еще, стал рисовать по памяти облака, восходы, закаты — получалось, все получалось! Точно лопнула какая-то внутренняя преграда.

— …Костя!! Ты что, оглох?! Второй раз кричу! Тебя к телефону!

Вот уж некстати! Только увлекся — и вдруг кто-то со своими разговорами. А может ускользнуть настроение, и получится ли снова?

Мелькнула даже мысль, чтобы сказали, что нет дома, — если что-нибудь важное, пусть передадут, но все-таки подошел.

— Алло?

— Костик! Срочно!! Как только можно!! Такое несчастье!.. Светка в больнице!.. Кубарика убили!.. Срочно!

Сразу потеряло значение все, что волновало минуту назад. Какие сны? Какие рисунки?

— Да-да, сейчас… Да-да, жди!..

Побежал по коридору, зацепив крылом по дороге телефонный шнур. Загремел за спиной сброшенный на пол телефон. Мама крикнула вслед:

— Костя! Ты куда?! Что случилось?!

Костя только махнул рукой:

— Потом! Все потом!

Выбежал из дома. Взлетел. Вслед укоризненно посмотрела сидящая в одиночестве на гнезде Гуля.

«Опоздал! Опять опоздал! Почему я все время опаздываю?! Опоздал на Цветочную поляну, опоздал вернуться за Гавриком — и вот теперь опять опоздал. Все время опаздываю!»

Что опоздал на Цветочную поляну — это факт, печальный факт. И за Гавриком вернуться на Чертово болото тоже опоздал — в этом и виноват. Но почему же винить себя, что опоздал за Светой?! Наоборот — однажды слишком поторопился, успел догнать в самый последний момент… Почему же неотвязная мысль: опоздал? И вдруг Костя понял, что действительно опоздал: опоздал слетать за Светой, принести ее к себе домой вместе с Кубариком! Так бы все просто! И никакая Фартушнайка ее бы здесь не достала. И ведь чувствовал, что Фартушнайка не оставит Свету в покое, сам твердил это Нине, а вмешаться опоздал… Мелькнула оправдательная мысль, что всех обиженных и страдающих к себе в дом не возьмешь, — мелькнула и скрылась, устыдившись самой себя: не надо сразу обобщать, ведь речь не о каких-то абстрактных всех обиженных и страдающих, речь о Свете, которую столько раз катал, которую так неудачно успел перехватить под носом у электрички — перехватить и тем самым взять на себя ответственность за нее. Не надо обобщать, надо проникнуться ее болью и броситься на помощь, не рассуждая, повинуясь порыву!.. Опоздал догадаться. Может быть, если бы рассказал обо всем Дашке, она бы догадалась?

Но тут же нашлось и возражение самому себе, успокаивающее совесть возражение:

«Нет, все-таки глупо так терзаться. Почему именно я должен быть все время на страже, все время спасать и защищать?! Если бы не было браконьера, никто бы не стрелял в Гаврика, опоздай я хоть на целый день! Если бы не было Фартушнайки, не надо было бы защищать Свету с Кубариком. Зло в браконьере, в Фартушнайке, но разве они терзаются? Нет, они спокойны и самодовольны! Так почему я должен терзаться своей мнимой виной?»

Все правильно, все логично, но, подлетая к «Козликам», Костя чувствовал себя виноватым.