Книга радости — книга печали

Процессия вышла из дома через настежь распахнутые двери. В первый раз, кажется, были раскрыты обе створки — по крайней мере Костя до сих пор не видел. А навстречу задняя дверца «скорой» — тоже распахнутая. Они как символы несчастья — распахнутые двери. Носилки вкатились по рельсам, и дверца «скорой» за ними захлопнулась. Нина бросилась было к боковой вслед за санитарами, но Ольга Михайловна удержала ее:

— Не нужно, Нина Давыдовна, вы же слышали, ребенок не хочет. Не знаю, что такое вы ей обещали, но раз не сдержали… Не нужно волновать ребенка. Я ведь пока еще здесь заведующая. Наверное, плохая. Но пока заведующая. Не нужно, не ездите, Нина Давыдовна.

— Я издали! Я буду все делать! Она потом успокоится! Она потом меня примет!

— Не нужно. Пусть лучше от нас едет Ольга Павловна.

Оказывается, это детдомовскую докторшу зовут Ольгой Павловной.

Докторша неловко влезла в дверцу «скорой». Машина тронулась. Некоторые малыши замахали вслед. И чей-то нерешительный одинокий голос:

— Возвращайся скорей!

Толпа постепенно расходилась. Неестественно тихая детская толпа. Если кто разговаривал, то шепотом. Нина плакала. И многие девочки тоже.

Вероника Петровна стояла около Ольги Михайловны и что-то напористо говорила. Странно, ведь Ольга Михайловна заведующая, а сейчас выслушивает покорно, а простая воспитательница словно учит ее. Все смешалось. Костя расслышал слова: «смотря как подать, в каком свете».

— Так как все случилось? — снова спросил Костя.

Утешать Нину ему не хотелось: действительно, пожалела Фартушнайку, действительно, дала Свете слово — и получилось, что обманула. Мало ли, что не хотела — важен результат.

— Как случилось?

Нина заговорила, всхлипывая. Костя жестко подумал, что она всхлипывает немного и нарочно: чтобы вызвать жалость, показать, как ей тяжело, отвести разговор от своей вины. Конечно, он не скажет этого Нине, но не думать так он не мог.

— Как случилось? Потому что все пошли в кино. Тут недалеко, у текстильщиков, на утренний сеанс. Света хотела с Кубариком, а я сказала: «Не нужно в чужой лагерь с собакой». Потому что ведь по-разному относятся, правда? И в детских учреждениях действительно по правилам не полагается, потому и сказала. — Опять оправдания! А что теперь оправдываться?! — Фартушнайка, оказывается, уже раньше звала собачников, а они не ехали. Она тайком, я не знала. И Ольга Михайловна не знала. Не ехали, потому что говорят, на детской территории вы должны сами… Тогда она позвала Претятько, ну он у нас в котельной, дядя Толя. Позвала Претятько, он же охотник. Пришел с ружьем и застрелил… — Нина зарыдала уже громко.

— Ой, ну не слушай ты меня, лучше бы обругал и надавал по щекам! Я одна виновата! Надо было… Не знаю что, но не так! Пока не случится, всегда не веришь. Ведь все было хорошо, да?.. Да, я виновата, я не знаю, как дальше — а она что же? Фартушнайка! Как она дальше? Или у нее там, где совесть, опилки набиты?! Ты представляешь…

Дядя Толя с ружьем… Костя вспомнил, как видел сверху идущего по дороге этого дядю Толю с ружьем. Оказывается, он Претятько. Вспомнил неведомо откуда взявшуюся уверенность, что из этого ружья вылетела дробинка, застрявшая у него в бедре. А потом был выстрел на Чертовом болоте — и серебряные братья узнали, кто стрелял. А он, Костя, не захотел от них услышать имя браконьера. Так что, если на самом деле то был Претятько?! Тогда Костя виноват наравне с Ниной: она пожалела Фартушнайку, он — Претятько… Нет-нет, это невозможное совпадение! Та гарь, откуда стрелял браконьер в Костю, слишком далеко от «Козликов», и Чертово болото — тоже. Нет, невозможное совпадение!

— Пришел и застрелил. Прямо в спальне. Света оставила Кубарика в спальне, чтобы не бегал по территории, не был лишний раз на глазах. Прямо в спальне. Баба Люба рассказала, ее позвали отмывать кровь. Только не успела, наши вернулись раньше времени, фильм не состоялся. Пришли, Света входит — Кубарик не встречает, кровь везде неотмытая. Мне бы удержать, а я сама растерялась. Она сразу бросилась бежать на четвертый этаж, наверх, там кабинет этой — Фартушнайки. Там кабинет, и Света из окна самого кабинета и выскочила. При ней, на глазах. А что Света ей, ну этой самой… что Света ей крикнула, никто не слышал, а Фартушнайка не расскажет. Счастье, газон внизу — не насмерть. Но Ольга Павловна наша говорит, боится, что сломан таз — тогда инвалид на всю жизнь. Вот так…

Последние слова Нина едва шептала.

Совсем недавно Костя всех их нес по очереди — Свету, Нину, Кубарика. Доверившуюся ему девочку, доверившегося ему пса. И вот так все кончилось…

Вся жалость, какая была у Кости в душе, должна бы сейчас обратиться на Свету, но невольно какая-то часть досталась и Нине: ведь страдает, терзается. Искренне страдает. Костя заподозрил было, что Нина немножко и играет, чтобы вызвать страдание, преуменьшить свою вину… Но нет, искренне.

— А почему обещали темную этому… ну Засосу? Причем здесь Засос?