Вот и показался дом в форме вытянутой буквы П. Костя снижался. Обычно в «Козликах», если прилетал он не в тихий час, издали замечали его приближение, начинали радостно махать руками, но сейчас никто, кажется, Костю и не заметил. И Костя явственно ощутил, что для многих здесь, в «Козликах», его нынешний прилет прямо неприятен: ведь когда случается тяжелое и позорное дело, присутствие любого постороннего всегда тягостно. А Костя, хоть и давний знакомый, а все-таки остается немного посторонним.
Он опустился на волейбольной площадке. Двое малышей пробегали к дому и даже не оглянулись на него. Малыши, которых он не раз катал! Значит, действительно сейчас всем тут не до него.
Из кухонного окна выглянула неизменная бабка Люся. Хоть она заметила.
— Все летаешь? Как не надоест? Такие дела случаются, а ты все летаешь.
Костя не удержался, сказал с досадой, хотя глупо досадовать на сварливую бабку:
— Что ж, из-за того у вас такие дела случаются, что я летаю?
— Да уж летаешь все, — неопределенно повторила бабка Люся.
Костя махнул рукой и пошел в дом.
В спальне младшего возраста сидела на кровати одна Валька Гостюжева. Всегда самая шумная, всегда куда-то мчащаяся, она сидела тихо и неподвижно. Впервые Костя видел ее тихой и неподвижной, но в такой момент все должно быть не как всегда.
— А где Нина?
От растерянности Костя совсем забыл, что при детях всегда называл Нину по имени-отчеству. Да и самое отчество, кажется, забыл.
Валька посмотрела на Костю. Не обрадовалась, как радовалась всегда его появлению. Даже и не поздоровалась. Сказала тихо и ровно, будто справку дала надоедливому клиенту. И тоже обошлась без отчества:
— Нина в изоляторе. Если машина не приехала. Долго не едет.
— Почему в изоляторе?! Она тоже?.. С ней тоже?..
— Потому что Света в изоляторе. Там, где Света.
— Она мне сказала, Света в больнице. По телефону…
Валька посмотрела недоумевающе и промолчала.
Костя и сам устыдился своего педантизма: в больнице, в изоляторе — какая разница?
Медпункт с изолятором помещался на втором этаже. Костя пошел.
На лестнице, к его изумлению, навстречу попалась Фартушнайка. Костя еще не знал никаких подробностей трагедии, но не сомневался, что все случилось из-за нее — либо прямо при ее участии, либо по ее подстрекательству, а потому считал, что Фартушнайка по крайней мере удалена из детдома. На первый случай. А лучше бы сразу арестована. И вдруг она здесь, на лестнице! И потолок на нее не обрушивается, и пол под ней не проваливается…
Фартушнайка посмотрела с ненавистью и выкрикнула в лицо:
— Вот ваше воспитание, ваша гуманность! Ольги Михайловны и иже с нею! Вашей прекрасной Ниночки! Устроилась — любовника к себе водить прямо в детское учреждение! Думаете, не знаю?! И вот воспитание, вот результат! Разве нормальный ребенок так реагирует из-за собаки?! Да, да, из-за Ольги Михайловны и ее присных! Не думайте, что удастся все свалить на меня! Я докажу! Я раскрою глаза!
Она загораживала собой узкий лестничный марш, но все-таки Костя сумел протиснуться, не коснувшись отвратительной ему Фартушнайки. Ничего ей не ответил. Когда-нибудь ответит. Потом. Обязательно ответит.
Около медпункта стояла тихая детская толпа. Невозможное дело: тихая детская толпа. А потому страшная в своей тихости. Тихо расступились и перед Костей. Он вошел.
По маленькой приемной взад-вперед ходила докторша. Костя знал ее в лицо, а по имени забыл. Опять странно: почему здесь, почему не с больной? Услышав, что кто-то входит, она резко остановилась на полушаге, посмотрела, и сразу же надежда явственно сменилась разочарованием. Нет, она ждала не Костю.
Не дожидаясь никаких расспросов, докторша заговорила как бы с полуслова:
— Все не едут! Эта загородная «скорая» — мучение! Больше часа!.. Ну бедра — ладно, а вдруг кости таза?! Я же не знаю без рентгена! Если таз — инвалидность на всю жизнь. Ни родить. Да и двигаться без костылей — большой вопрос!.. Но все равно легко отделалась: жива! Молодой организм: еще хрящи не окостенели. Четвертый этаж! Да и не спрашивайте меня! Не спрашивайте! Пусть комиссия разбирается — кто виноват. Мое дело — лечить. Если я виновата, пусть снимают меня!
Очень неприятен был этот внезапный переход: к какой-то будущей комиссии, к снятиям, выговорам. Как можно об этом сейчас?
Костя тронул докторшу за локоть, словно разбудил:
— А где Света? К ней можно?
— Да здесь же! Я ж говорю, ждем «скорую»! Вон, в первой палате. Можно, вам можно, ничего. Я детей не пускаю, а то лишние волнения. Им и ей. Вам можно. Обезболила, иммобилизовала — все сделала, что могла, теперь только ждать.
Костя вошел в палату.
Вокруг неестественно высокой кровати — видно, что-то подложили для жесткости — и Нина, и Ольга Михайловна, и детдомовская медсестра Ира, и воспитательница старшей группы Вероника Петровна. Все молчали. Лицо лежащей Светы было спокойным и отрешенным. Что-то страшное в таком спокойствии — будто она уже не здесь, будто она уже недоступна обычным земным делам, даже и земным болям. Вошедшего Костю она, кажется, не заметила.