Книга радости — книга печали

Лоська до сих пор наблюдал нежданных гостей молча, хотя и с явной иронией. А тут спросил:

— А что, разве бывали времена, когда пшеница отдельно, а плевелы отдельно?

— Не бывали. Потому и не бывало золотого века, одни мечтания. Но будет! Слово нам сказано, что будет!

— И для золотого века нужно того браконьера — как вы сказали? Поднять повыше и отпустить, чтобы спускался без парашюта?

— Не браконьера. Оно пустое слово не по сути. Убийцу! Злобного убийцу! Который всем застилает пути в золотой век.

— А начать должен Костя?

— Да. Он крылатый, он послан из золотого века к нам. В образе ангела-мстителя. Который с огненным мечом.

— Ну поздравляю, атаман. Теперь с тобой все ясно. А ведь правда: есть там такой персонаж — ангел с мечом. А говорят: любовь там сплошная. Любовь-то любовь, а без меча и ангелам не обойтись.

Костя сейчас жалел, что сразу, едва прибежала Дашка с новостью, не догадался позвать Сапату. Вот кто ответил бы этим елейным братьям. Елейным-то елейным, но страшным тоже в своей решимости. Но теперь-то при них Костя не мог звать на подмогу, не мог показать, что не способен ответить сам за себя!

— Нет, я не буду.

— Тогда отныне кровь падет не на него — на тебя!

Предводитель повернулся к двери, и все братья за ним. И без поклонов, не прощаясь, зашагали прочь. Опять в ногу. Только предводитель вошел последним, а теперь шагал впереди.

Все молчали в комнате, пока совсем не затихли шаги.

— Вот такие нынче пустынники и анахореты, — сказал наконец Лоська.

— Но ведь они тоже в чем-то… — Дашка заговорила с несвойственной ей робостью. — Выходит, тот и дальше будет стрелять, в кого захочет?

— Молчи, Дашка! Не понимаешь, так молчи! — закричал Костя. Он и не помнит, когда в последний раз кричал на сестру, и тут вот получилось.

Дашка пожала плечами и молча вышла.

— Пустынники и анахореты! — зло повторил Лоська.

— А я думал, тебе на них смотреть забавно. И что тебе вообще все забавно. Шекспир сказал, да? — «Весь мир театр».

— Многие говорили, атаман. Для красоты. Но ты им не верь. Тот же Шекспир воспринимал мир очень даже всерьез. А я… Понимаешь, атаман, где-то в середине должен быть стержень. Просто я не люблю, чтобы этот стержень торчал наружу — а то еще проткнешь кого-нибудь нечаянно.

— И какой же у тебя стержень?

Лоська улыбнулся уклончиво. Видно было, ему не хочется говорить о таким интимных вещах. Но все-таки сказал медленно:

— Какой? Да такой — самый-самый. Что никто за нас не сделает. И что жизнь — серьезная штука. Совсем серьезная. — Он снова улыбнулся. — Но и когда творишь серьезные дела, не нужно быть важным и мрачным. Серьезные дела тем более нужно делать легко и артистично. Как игра на рояле: тренируйся дома шесть часов, но чтобы публика думала, будто руки сами порхают. Нельзя, чтобы пианист пыхтел на концерте, как грузчик. Так и во всем. Даже в философии.

После посещения серебряных братьев в комнате стало как-то неуютно. Костя с Лоськой, не сговариваясь, вышли вслед за Дашкой и завернули в столовую.

Там с довольной улыбкой восседал Сапата.

— А-а, возвращение молодых людей. Без молодых мир пустой. Но почему-то грустный молодой человек. Нет, распотерянный.

Все видит Сапата. Да, он бы ответил этим серебряным братьям!

— Странные люди приходили. Какое-то Слово слышали, и надо теперь злых всех уничтожить. А еще сказали, что все одинаковые, хоть христиане, хоть язычники. Как будто переселились из прошлого века.

— Э-э, нет, плохо знаешь прошлый век! В прошлый век всех бы проклясть, которые иначе, которые верят не по их. Мало проклясть, лучше жечь и резать. Зато сейчас хотят вместе, хотят единство, даже папа простил иудеев, что распяли Христа. Называется: экуменизм. Собирать силы, защита от атеизма.

Костя с удовольствием и облегчением ощущал себя учеником: не надо самому придумывать доводы, возражения — мудрый учитель сейчас все объяснит.

Но Лоська возразил Сапате — и не очень почтительно:

— Чего им защищаться? По статистике в мире и сейчас верующих большинство.

— Статистика невозможна! Какая статистика? Всех итальянцев — в католики, всех в Штатах — в разные веры тоже. Объявишь, что атеист, — трудно жить. Верь во что хочешь — хоть в Христа, хоть в Будду, хоть в дьявола, — только верь. Атеист — плохо. Твой магазин — не пойдут покупать, твои дети — побить в школе. Делай вид, пожертвуй общине — все хорошо. Какая статистика? Где идеи — никакой статистики: кто скажет против господства?

Так хорошо объяснил Сапата. Костю устраивало, Лоську — нет.

— Но ведь не только статистики нет, но и доказательств нет тоже: есть бог или нет? Не дедушка на облаке, который мечет молнии и творит мелкие чудеса, а в высшем смысле. Равная вероятность: может, есть — может, нет. И откуда взялся наш мир, почему произошел первичный взрыв, который сейчас вычислили физики? Да все строение вселенной — так здорово все устроено. А эволюцию жизни! Может, в этом идея?