Книга скорпиона

Девушка внезапно умолкла, забыв слова, и тут же Маркус продолжил:

…вставшее рано, летело по небу;

по листьям потерь шли наши ноги

резвилась удача, но раненым зверем

кричал за порогом непройденный путь.

Маркус закончил и Вертумн тут же зааплодировал.

– У вас прекрасно получается вдвоём, – с хитрецой в глазах сообщил он. – Хорошо дополняете друг друга.

Маркус блеснул чёрными:

– Дополнение не означает счастья.

– Но, что такое счастье, – всплеснул руками Вертумн.

Последовал всплеск околофилософской болтовни. Вертумн был напыщенно красноречив, а глаза и речи Маркуса приобрели неприятный холодный блеск, и Хлойи была рада уйти, когда отец послал её поторопить ленивого раба-прислужника с ужином.

После сытной трапезы Вертумн с Маркусом разошлись по покоям. Хозяин дома настоял на том, чтобы гость остался. У местных был какой-то религиозный праздник, и ночные улицы для нейудеев были вдвойне опасны. Кровник попросил приготовить ему ложе во дворе под виноградным деревом. Хлойи тоже отправилась отдыхать в свою комнату. Однако, сон не шёл к девушке. Она лежала на постели, и ей казалось, что её тело было оплетено невидимыми глазу, но явственно ощутимыми нитями, подобно паутине, и хозяин этой паутины с негромкой песней медленно подтягивал её к себе. Не выдержав, девушка поднялась и, накинув на себя тонкий пеплос⁴⁸, вышла из дома.

Её впервые поразила ночная тьма. Именно поразила. Она никогда раньше так не чувствовала ту обволакивающую, прохладно дурманящую черноту, которая поглотила небо и землю. Внезапно взгляд Хлойи упал на знакомую мужскую фигуру. Маркус сидел на ложе спиной к ней. Повинуясь странному чувству, Хлойи подошла к нему.

– Когда не спят совы, тени богов накрывают землю, и свет уходит прочь…

Голос у Маркуса был ровный, слегка хрипловатый.

– Мне не спалось, – пытаясь скрыть смущение, произнесла девушка.

– Как говорит твой отец, ночью спят лишь ленивые и часовые, – усмехнулся Кровник.

Хлойи слабо улыбнулась, потом неожиданно даже для самой себя спросила:

– Когда ты уходишь?

Маркус, не удивившись, ответил:

– Завтра.

Они замолчали.

Девушка хотела уже уходить, но словно почувствовав это, Маркус осторожно взял её за руку. Она посмотрела ему в глаза. Чёрные Маркуса улыбались. Что было потом, Хлойи помнила смутно. Она чувствовала силу, исходящую от этого непонятного чужого человека и отдалась этой силе полностью, без остатка. Закружившись в безумном вихре, боль и наслаждение сплелись в тугую сеть, и, запутавшись в ней, Хлойи поняла, что не хочет вырываться.

А потом было утро. Она проснулась, заботливо укрытая, одна, на смятом ложе. А к следующим календам⁴⁹ она поняла, что беременна.

Дом лекарей

Пустыня, сколько б ей не придумывали красивых имён, всегда есть мёртвое место. Песок и ветер, ветер и песок. И ничто не способно изменить это. Люди пустыни почитают её как суровую мать. Некоторые, чтобы успокоиться, верят, что она не способна забрать их жизнь. Другие, особенно это касается торговцев, откупаются от неё, бросая дары вдоль караванной дороги.

Эгиптяне пустыню боятся. Там скалит свою пасть пёсьеголовый Сэт⁵⁰, там бродят неуспокоенные души умерших. Стоит человеку слишком долго пробыть в пустыне, они обступают его, зовут по имени, говорят голосами его родственников и знакомых и заманивают его всё дальше, пока он не умрёт от жажды, голода и усталости. Иногда слышатся не только людские голоса, но и звуки барабанов, флейт. Пустынники зовут её музыкой мёртвых

Когда раскалённый воздух начинает изводить твой затуманенный мозг миражами, когда вода не утоляет жажды, а только обжигает губы и рот, вызывая тошноту, когда песок так засыхает в складках кожи, в ушах, ноздрях, на веках, что образуется корка, тогда ты понимаешь, что богу пустыни ничего не стоит оставить тебя здесь навсегда. Эта мысль проникает глубоко в тебя, и до тех пор, пока твоя нога не сойдёт с песка, ты будешь возвращаться к ней чаще, чем хотел.

Оазис Дом лекарей был из тех, что нечасто посещается путниками. Караваны проходили мимо этих мест. Вообще же Нубийская пустыня, что лежала между Рекой и Арабийским заливом⁵¹, была практически безлюдна. Оазисы были здесь редки, да и те были жалкими клочками жизни, разбросанными рукой неведомого сеятеля на жаркотелом боку пустыни.

– Менглу, а сколько всего песчинок?

– Столько, сколько звёзд на небе.

– А сколько людей?

– Столько, сколько звуков в молчании.

– Ни одного?

– Нет, великое множество. Молчание творит звук, звук творит музыку, из музыки вырастает бог, бог творит человека, а человек творит молчание.

Финики, грубые лепёшки и вода. Заброшенная полуземлянка, несколько ветхих досок, пара глиняных мисок и расколотый кувшин. Рисунок на стене, истёртый так, что изображения не разобрать. Несколько змей и скорпионов. Пальмы, колючки, какая-то птица в небе, далеко…

Ветер и шелест пальмовых листьев.