Книга третья: Горы и оружие

Пройдя по безлюдной улице Ренн, он взял наискосок к Сорбонне, через сад. Во дворе Сорбонны ему пришлось проталкиваться сквозь толпу студентов, шумевших, споривших, теснившихся у сотни размещенных вдоль стен книжных лотков, – у каждой фракции свой лоток. Он подошел к статуе Гюго и увидел в сгибе локтя у каменного старика красный флаг. Терпеливо дожидаясь на ступеньках, Мак-Грегор смотрел, как среди двора группа революционных студентов предает что-то сожжению.

– Дядя Айвр!..

Вид у Тахи усталый, но в глазах по-прежнему затаена насмешка, адресованная всему, что духовным калибром мельче его, и даже потрепанная одежда все больше начинает смахивать на небрежное облаченье борца за идею.

– Мне сказали, тебя нет в Париже.

– Да, я уезжал… Вот что. Давайте, дядя, пройдем через зал, чтобы, если за вами наблюдают, сбить их со следа.

Он повернулся, быстро прошел через двор в здание, а Мак-Грегор за ним – в шумный старый Большой амфитеатр, до отказа набитый бунтарями-студентами, иностранцами, зеваками, агентами полиции. На возвышении, у видавшей виды кафедры, сидел бородатый студент в бордовом джемпере, держа микрофон и сося сгущенное молоко из тюбика. Он прокричал в микрофон:

– А теперь зачитаю вот это. – (Взмахнул листом бумаги с гектографированным текстом.) – Эту декларацию только что выпустил Комитет Разгневанных, она гласит (Тут бородач далеко отнес от глаз руку с текстом.): – «Революция кончается, как только становится необходимо жертвовать для нее собой. Говорить о революции и классовой борьбе… – (он метнул на слушателей многозначительно-сердитый взгляд, проорал: «Требую тишины!») – …вне четкой связи с повседневной жизнью, без понимания того, что и в любви содержится ниспровержение, а неприятие принуждения заключает в себе утверждение, могут лишь живые мертвецы». Подписано Комитетом Разгневанных, а также Интернационалом Ситуационистов.

Аудитория забурлила. Мак-Грегор с Тахой незаметно пересекли зал, вышли под темные своды. Вооруженный дубинкой студент, знакомый Тахи, пропустил их вниз, в подвальный этаж. Они сошли по неметеным ступенькам, направились грязными коридорами мимо ротатора, пощелкивающего, пошлепывающего, выдающего листы печатной продукции (стены коридоров были сплошь ею оклеены), мимо уборных и статуй и наконец очутились в большом чулане – в сорбоннском морге для мебельного хлама, старых книжных шкафов, столов, стульев и никому не нужных бюстов забытых ученых. Таха закрыл дверь и подпер ее стулом, включил свет, достал из пиджака какие-то бумаги.

– Ну как, дядя, – проговорил он со своей сухой усмешкой,- удалось вам убедить их?

– Нет, – ответил Мак-Грегор. – Вагоны, как и деньги, достались ильхану. Мне ровно ничего не удалось.

– Я знал, что этим кончится, – сказал Таха, дернув плечом.

– Это ты так или действительно знал?

– Знал, конечно. Да и все знали.

– Тогда у тебя, полагаю, есть какой-то свой план действий, – сказал Мак-Грегор.

– В каком смысле план?

– Не знаю. Тебя спрашиваю.

– План у нас, конечно, есть. А вы готовы, значит, нам помочь?

– Что ж, – сказал Мак-Грегор. – Ничего другого мне теперь не остается.

Таха поглядел пристально.

– И вы согласны полностью на то, о чем мы просили вас?

– Нет.

Таха коротко усмехнулся.

– Но я сделаю все, что в пределах разумного, – сказал Мак-Грегор. – Так что не надо иронии, Таха.

– Наконец-то вы к нам прислушались, – сказал Таха.

– Допустим.

– Но вы согласны теперь с нами…

– Нимало не согласен, – прервал Мак-Грегор. – Понимай это скорее как жест отчаяния, поскольку я ничего не смог сделать. А что-то сделать надо.

На лестнице, ведущей в подвальный этаж, зашуршали по мусору шаги. Кто-то толкнулся в дверь.

– Занято! – крикнул Таха по-французски. Шаги ушли.

Сев за старый железный стол, Таха развернул вынутые бумаги.

– К сожалению, теперь поздно – насчет вагонов вы уже не сможете помочь, – сказал он севшему рядом Мак-Грегору. – Их опять перегнали на новое место.

– Так я и думал. А куда именно?

– В Тулонский порт.

– Тулон – порт военный, – сказал Мак-Грегор. – Туда вам не проникнуть.

– Может, нет… может, и да…

Таха пододвинул Мак-Грегору бумаги, и тот пробежал глазами тусклые, на папиросных листках, копии грузовых манифестов и погрузочных инструкций, данных портовыми властями капитану греческого судна «Александр Метаксас».

– Груз доставят в Эшек, турецкий черноморский порт. А оттуда переправят ильхану сушей.

– Через Турцию?

– Ну да. Теперь вам ясно, что за старый пес этот ильхан? Какой курд не побрезгует иметь дело с турецкими чиновниками? А теперь они ильхану оружие дадут переправить.

– Трудно этому поверить, даже когда речь идет об ильхане. Верны ли твои сведения, Таха?

Таха подергал, колюче нащетинил свои жесткие усики. Он никогда не тратил времени на горькие излияния – не давал себе такой поблажки. Но сейчас горечь едва не прорвалась наружу. Он сдержался, однако; опять усмехнулся.

– Разве способны курды держать язык за зубами? Вы не знаете этих женевских курдов, это сборище болтливых дураков, бегающих за Дубасом как собачки.

Мак-Грегор знал: сейчас Таха что-то еще предложит, попросит о чем-то, что-то затеет.