Книга третья: Горы и оружие

Возвратясь домой, Мак-Грегор с удивлением увидел, что в кабинете у телевизора, который Кэти взяла напрокат, сидит Жизи Марго. Передавали репортаж о митинге на стадионе Шарлети, заснятый «желтым» оператором. Мак-Грегор вошел – Жизи взглянула на него и снова на экран, точно ей хотелось того и другого сразу. Затем выключила телевизор.

– Не понимаю, почему анархисты ходят в черном, – сказала Жизи.

– Это их традиционная форма, – сказал Мак-Грегор. – Почему бы им не ходить в ней?

– Но ведь они против форм и традиций.

Мак-Грегор выжидательно молчал; Жизи сказала:

– Я приехала за вами, едемте ко мне.

– Мне надо дождаться Кэти,- сказал он.

– Нет, не надо, – сказала Жизи и вышла в холл, и Мак-Грегор волей-неволей последовал за ней.

– Но погодите, – сказал он. – Мне в самом деле нужна Кэти.

– Ее нет. Они с Ги улетели в Канн. На его самолете. Тетя Джосс, мы уходим! – крикнула она в глубину холла.

– Хорошо, Жизи, душенька.

Взяв под руку, Жизи потянула Мак-Грегора к выходу.

– Не тревожьтесь. К утру они, наверное, вернутся.

Кэти позвонила мне, сказала, что весь день пыталась разыскать вас по телефону. Не знает, где вы. Просила передать вам, что они в Канне. И накормить вас просила – Кэти знает, что я это сделаю avec empressement (с готовностью, с охотой (франц.)).

У дверей Мак-Грегор уперся.

– А она не сказала, зачем они отправились в Канн? – спросил он, ощущая на локте теплые пальцы Жизи.

– Они с Ги явно заняты чем-то серьезным. Иначе бы не улетели так. Но я ведь вас предупреждала…

Он неуклюже поправил галстук; Жизи сняла с вешалки его плащ.

– Знаю только, что устроил все Ги, – продолжала Жизи. – И затею свою они уже несколько недель обсуждают.

– Но погодите, – опять остановился он. – А Сеси?

– Сеси уехала к себе в мастерскую – за всем своим имуществом. Днем она участвовала в демонстрации, снова была задержана, и полиция велела ей завтра к вечеру покинуть Францию. И на сей раз Кэти не захотела, чтобы Ги хлопотал за Сеси.

– Бог мой, что это творится… А Эндрю где? Он должен бы уже прийти из города.

– Тетя Джосс скажет ему, где вы. И Эндрю с Сеси, если захотят, тоже явятся ко мне следом за вами. Так что, пожалуйста, без возражений.

Он не стал дольше противиться, надел плащ. Сойдя во двор, она остановилась у подножия лестницы, на свету.

– Вы и не взглянули еще, – сказала она, приблизив лицо и указывая на свои волосы. Он поглядел – с волос смыто и устранено все парикмахерское, и они теперь ворохом осенних листьев венчают осеннюю прелесть ее лица, поражающую даже при этом бледном свете. Жизи подняла пальцы, демонстрируя, что начисто остригла ногти.

– Ну как? – спросила, стоя к нему вплотную.

– Д-да, я заметил, – сказал он растерянно, ибо, сдирая с себя красоту, Жизи становилась лишь прекрасней.

– Ну нет, не заметили. И это в вас и хорошо, что не заметили. А теперь, отбросив оболочку, буду учиться не думать о себе. Как вы. – Они вышли за ворота, сели в ее «рено», и Жизи продолжала сдержанно-рассудительным тоном: – Начало у меня, конечно, получилось глупое, и даже очень, но как начать иначе, я не знаю.

– Нет, – сказал Мак-Грегор. – У вас хорошо получилось.

– Это потому, что вы раскрыли мне суть самоотречения, – сказала Жизи. – Теперь я понимаю…

Мак-Грегор старался не слишком приглядываться к тому, как Жизи лавирует в потоке машин.

– Какой уж я вам учитель, Жизи, когда я сам не верю в самоотречение.

– Вам и незачем. Оно у вас врожденное, вся ваша жизнь насквозь им пронизана.

Он ничего не сказал. Снова они поднялись в сверкающую кухню – чинно и рядом, как буржуазная супружеская пара, отпустившая на вечер прислугу.

– Как же им удалось улететь? – спросил он. – По-моему, все аэропорты закрыты.

– Частные взлетные полосы в Орли работают, и аэродром под Манделье открыт.

– А он так просто может взять и улететь из Парижа, когда тут все под угрозой?

– Интересам Ги ничто не угрожает, – сказала Жизи, накрывая на стол. – Ни сейчас, ни в будущем. Не спрашивайте о них больше. Они вернутся. Вот единственное, на что вы твердо можете надеяться, – единственное. Но пусть это вас не огорчает.

– Непонятные вещи творятся, – проговорил Мак-Грегор.

Жизи поставила перед ним тарелку с семгой, коснулась пальцем фарфорово-чистой кожи его щек.

– Как чудесна эта чистота, – сказала она. – Разве не жаль, что люди так легко ее теряют, так охотно с ней расстаются? А зачем? Какая уж такая чудо-радость в нечистоте?

Мак-Грегор попытался заняться едой и не смог.

– Жизнь в наши времена, по-видимому, сводится к постепенному и безвозвратному расставанию с тем, что тебе дорого, – сказал он.

– Пусть так, но не смейте говорить жалкие слова.

– Отчего же?

– Оттого что вы – хранитель врат. Вы тот, кому навеки охранять la forteresse de la vie (крепость жизни (франц.)). Что угодно делайте, только не смейте впадать теперь в отчаяние. Слушать не желаю от вас жалких слов.

– Вы придаете мне преувеличенное значение.

– Напротив, это вы себя недооцениваете.

– Да нет… Какая уж во мне сила? И какую там крепость жизни я охраняю?

Она встала, подошла сзади, коснулась его плеч легким касаньем рук, но он сидел, не оборачиваясь к ней.