Трещат поленья, медленно тихнет дождь, и мы тоже говорим все тише и медленней. Странные паузы возникают между словами и мне чудится, что моя призрачная рука отделяется от руки реальной, лежащей сейчас на колене, с расслабленно свисающей кистью, и тянется к ее лицу, касается пальцами щеки, потом медленно движется далее, к неровной поверхности волос, поддевая их медную тяжесть… Нет, я слишком неуверен в себе, и раздосадован; но картинка эта начинает сковывать мысли. Мы молчим, и нерешительность моя растет, я вспоминаю, что завтра она уезжает, и мне жаль волшебства этого вечера, которое может быть легко разрушено удивленным взглядом, позволь я руке догнать свою призрачную двойницу…
… наверное, когда-нибудь потом я вспомню: «Интересно, померещилось мне то зовущее мерцание в глазах, или оно все же – было?».
Мы сидим в тишине, иногда прерывая ее короткими фразами. Я вздыхаю, и говорю:
"Может, пойдем к главному костру, посмотрим, что там?»
“Да”, киваю я. “Пойдем”
Середина ночи, или ближе к утру: небо на востоке уже смазано рассветом. Ночная туманная завеса, окутывавшая звуки поляны, превращая их в потустороннее бормотание, уже разошлась, и над головой звездное небо. Гул голосов и музыка доносятся теперь четко и ясно.
Мы прошлись уже по нескольким местам, где происходит все, что полагается на Радуге (барабаны, музыка, полоумная болтовня), задержавшись дольше всего под индийским покрывалом с санскритской закорючкой «ОМ», где этой ночью
Когда все заканчивается, мы отходим в сторону, на место, которое я приметил пару дней назад: маленькое поле на краю поляны, с несколькими распаханными грядками, засеянными картошкой. Сперва я удивился, обнаружив его посреди леса, но потом, увидев сколоченный на дереве помост, понял, что это ловушка для кабанов, а на помосте – охотничья засада. На этот помост мы и забираемся.
Протянув мне ладонь с горстью собранных зернышек пшеницы (я беру осторожно щепотку), Яна начинает рассказывать про местные лечебные травы, спрашивать их русские названия, и я со смущением понимаю, что знает она о них больше, чем родившийся здесь я…
Воспоминания похожи на кино и сон одновременно. Кино, потому что вмешаться невозможно; и сон, потому что все обрывочно и туманно. Похоже, что это кино для меня немое. Незамеченным шпионом затаясь в собственной шестимесячной давности голове, я вижу свои колени в черных кожаных штанах; глаза поднимаются вверх: Яна, шевелящиеся губы, звука нет; напрягшись, я могу вызволить из немоты умирающий барабанный перестук, далекие вскрики пьяных панков, цыканье неизвестной мне ранней птицы, сонный шелест предрассветного леса; да, но не слова.
Нет, я помню, примерно, о чем мы говорили – путешествия, всякие смешные случаи в пути, о травах вот; потом про учебу, венский университет; и почему-то Америка – а, помню, экологические лагеря; про кабанов…
Но слова не важны, и потому губы шевелятся в моей сонной памяти беззвучно. А важно вот что:
Мы стоим на поляне, где вокруг центрального шеста собралось непривычно много для такого раннего часа народу. 6 утра. Яркое утреннее солнце и легкая туманная дымка. Груды рюкзаков. Все ждут грузовик, который должен отвезти уезжающих до станции. Мы: Даша, Яна, Жук, Ян и я. В голове моей после бессонной ночи плавно и безмысленно, и в разговоре я не участвую.
Я думаю: вот еще одна развилочка жизни, так уже бывало – чувствуешь возможность важной перемены, но почему-то ее упускаешь, из-за трусости или по привычке; только и остается, что протечь воображением по несбывшемуся пути, с сожалением…
"Ну, я - спать. Что-то сил никаких не осталось", говорю я Яне.
"Спасибо за чудесный вечер, Миша!", улыбается она в ответ. "Надеюсь, встретимся еще когда-нибудь... Ты на европейский Рэйнбоу, в Италию, не собираешься?"
"Подумываю... Так что - все может быть! А ты теперь назад, в Словакию?"
"Сначала я хочу на несколько дней в Петербург, в гости к Яну, город посмотреть. Потом - автостопом домой, с Дашей, через Латвию или Калининград..."