Книга (Венок Сонетов).

Дима Григорьев, которому за сорок, и борода его уже поседела. Но доверчивости и доброты в нем больше, чем у многих тех, кому вроде бы по возрасту полагается быть пооткрытей. Я помню его в смешной момент его жизни: когда, разошедшись с женой, он населил свою квартиру малолетними тусовщиками, которые радостно там прижились и даже посмеивались слегка над простодушным хозяином, что было неприятно. Кажется, это было связано с безнадежной любовью к девочке на много лет младше (хотя, конечно, мне ли об этом говорить, замершему в смятении перед по-детски незавершенным лицом). Сейчас эта история давно позади: у него жена, и дети, и, кажется, он счастлив; но для него по-прежнему совершенно нормально приехать вот так и увезти целую толпу людей, совсем далеких от его нынешней жизни, куда-нибудь, на залив, например; и там рассказывать истории о своих сумасшедших путешествиях (скажем, автостопом в Китай, через Среднюю Азию), вперемежку с рассказами о неизвестных никому его литературных приятелях. Кстати: Дима писатель, автор нескольких книг и довольно неплохих и искренних стихов. Вот и сейчас, он смотрит на меня, и зовет ехать с ним, и рад мне, не подозревая о всей моей сумятице. Это ведь редко, когда кто-то тебе рад просто так.

«Да нет, Димка», мягко говорю я. «Я бы сейчас лучше побыл один, чего-то я необщительный сегодня. Кока-колы бы вот, опять же»

И улавливаю внимательный, вопросительный взгляд Яны.

* * *

Я выхожу из дома и иду среди коричневых, желтых и серых домов, по теневой стороне улицы – слепая солнечная пышет жаром. Но даже в тени жарко, подошвы липнут к асфальту, и двигаться быстро не получается, ни у меня, ни у замедленных прохожих, вытирающих лбы платками.

День впереди суматошный. Утром я получил email из Франции, в котором Маша писала, что Клэр сделала мне приглашение и оно передано уже в Питер (а еще что она ждет меня и скучает… смутный укол совести). Так что впереди беготня: консульство, страховка и прочее…

Но сначала я решаю посидеть где-нибудь, спокойно. И дохожу до любимого места: травянистого берега Мойки, выбравшейся здесь, между Марсовым полем и Михайловским садом, из гранитного стеснения. Пиво, сигарета и покой на травке, в тени дерева; взгляд застывает на солнечных зайчиках, пляшущих по водной зелени… Вода канала покачивается, теребя полузатонувшие бутылки и плавучий мусор, и тонким быстрым язычком облизывает каменную окаемку. Иногда мимо проплывают гремящие музыкой и мегафонными голосами катера; лодки поменьше тихо стрекочут моторами, катая романтические парочки. Напротив через канал зеленое полотно Михайловского сада, со светлыми мазками человеческих фигурок и старым царским павильоном.

Откинувшись головой на подложенную котомку, смотря на солнце сквозь решето древесной кроны, я шепчу себе: «Петербург… лето…»,  и открываю вдруг смешную связь слов со скользящими извивами и толчками языка. Мне нравится, поэтому я добавляю: «Двад-цать де-вя-то-е и-ю-ля »

* * *

"В Хорватии, в нашей волонотерской группе была девушка из Англии, которой надоел наш варварский английский: "Чертовы иностранцы! ну почему вам так нравится слово "fucking"!?! Может, вам подойдет что-нибудь поприятней, например: "charming" (очаровательный)? Это нам, конечно понравилось и мы согласились, неплохо ведь:  “charm you!”, “charming bad whether”, “charming asshole”…”

“Mothercharmer!”,

“Charm off!”,

“Charm on!”, смеется Яна.

... ну и так далее.

Мы сидим на том же подоконнике, выкуривая уже по третьей сигарете. В квартиру не хочется – у Яна унылые гости и здесь веселей.

Внизу слышатся голоса, потом пыхтение и топот. Это приехавшая со Льняного Даша, задевающая стены и перила растопыренными во все стороны музыкальными инструментами.

Увидев нас, она улыбается:

“Ĉo mate tu? Klub fajĉiarov? Smoker`s club?”[25], и дальше по-словацки, с Яной.

Мы поднимаемся наверх, гости уже начинают расходиться. Ян сидит в углу и разговаривает с Олей, и я думаю: «Наверное, пора было бы уже оставить их вдвоем» и даже спрашиваю его об этом, но он говорит: да нет, ничего. Вроде бы не из вежливости.

«А Яну я сегодня уведу. Из гуманизма, ясно дело, надо ж тебе от гостей отдохнуть», и мы улыбаемся друг другу.

Телефон. Это Алик, кларнетист «Добраночи», с которым мы когда-то вместе жили в Нанте. С непривычным (Алик – тип флегматичный) оживлением он говорит:

«Привет, ну че, Миша, мы к вам придем сейчас!»

«Э, погоди… Я вроде собрался ночью погулять, с девушкой…»

«Ну так ништяк, пошли!»

Я вдруг чувствую усталость, зачем мне пытаться что-то решать, все ведь должно получаться само, как-нибудь?

«Ну... давай!»

* * *

«Развод мостов, классика?»

«Пойдем», улыбаюсь я, вспоминая про свое обещание нетуристического Питера. Но ведь красиво же, развод мостов.

Алик, его подруга Саша, Яна и я.