Книга (Венок Сонетов).

Дойдя до Невы, мы переходим по вздыбленной кошачьей спине мостика Фонтанку, и идем вдоль кованой ограды Летнего Сада. Перед нами освещенное прожекторами и машущее длиннорукими кранами чудовище – перестраиваемый Троицкий мост, ревущий даже сейчас, ночью. Задрав головы и дивясь на грохочущий ночной призрак, мы проходим под ним и переходим на набережную. Легкий ветерок с залива. Свет фонарей и дворцовой подсветки оседает на реке серебристой сеткой. Черные волны Невы подмигивают светящейся изнанкой.

Иногда мы сидим, забравшись на парапет и свесив ноги, и смотрим на реку, на шпиль крепости на другой стороне, на яркие огоньки катеров, на все это, такое уже засмотренное и залюбленное… И ночь стирает с Невы и дворцов их открыточный лоск.

Рядом, наклонившись, стоит Яна: приоткрытые губы, сведенные вместе локти оперты на гранит, внимательные глаза, жадно вцепляющиеся в удивительное сейчас. Наверное, это страшная глупость, все что происходит со мной… Но я уже подглядываю за ней, втайне, искоса, несколько дней, и не увидел ни тени фальши или иронии. Злой иронии, которой безнадежно больны уже несколько русских поколений. Которой, кстати, болен и я. И чтобы позабыть об иронии, о болезни, мне нужно что-нибудь такое… например, утонуть в глазах достаточно глубоких, чтобы ирония осталась на поверхности. Она поворачивает ко мне голову и улыбается тому, что я говорю (совсем о другом – странно, мои слова и мысли сейчас независимы), и я вижу, как ее сейчас полностью совпадает со мной. Но, отвернувшись, она будет где-нибудь еще, и это тоже честно.

Мы идем дальше к Дворцовому мосту, спеша уже, потому что до развода Дворцового осталось мало времени, а я смотрю на Яну, теперь со стороны, потому что она разговаривает с Аликом.

И улыбается: чудесному городу, реке, простору, дворцам и, обернувшись, мне. И я тоже тихонько смеюсь, над собой, зачем понимать то, что надо с благодарностью прожить.

К началу развода мы все же опаздываем, и видим издалека, как Дворцовый начинает разламываться напополам.

“Look at the trolley bus wires, that’s the craziest here… Смотрите на троллейбусные провода – во шиза!”,

Столбы посреди моста расщепились надвое, и провода медленно уплывают друг от друга. Убивая веру в привычное.

Возле моста шумно как днем. Толпа туристов, ждущих, когда под разведенным мостом поплывут корабли. Много финнов и немцев, вспышки, музыка из ночных летних кафешек, яркий свет отовсюду. Первая баржа уже тычется тупым носом в открывшийся проход.

«Пошли, может, а то ерунда какая-то? Сейчас бы вина где-нибудь на канале…»

«Я знаю ночной магаз на Мойке, близко совсем», говорит Саша.

Мы проходим мимо Зимнего, по площади, тарахтящей строительством (реконструкция к 300-летию Петербурга, времени осталось мало и ночами Питер грохочет).

и сворачиваем на тишайшую Мойку, чьи маленькие и уютные дома стоят тесно, и закругляются с нерусской правильностью. На один из каменных причалов, прорубленных в граните набережной (отвергнув первый, вонявший мочой) мы и спускаемся, по ступенькам, к воде. Садимся, откупориваем вино, и передаем бутылку по кругу.

В ночном зыбком освещении наш привычный, милый и умирающий Питер становится похож на столицу моей исчезнувшей России, строгий Санкт-Петербург.

Мы пьем вино, разговариваем и смеемся. Вокруг – подрагивающий на воде перевернутый свет; стены из серого гранита, выгибающиеся за поворот канала; над ними – непривычно высокая линия домов. Медленно светлеет бледно-фиолетовое небо.

И я совершенно счастлив, сидеть так на холодном граните, ежась от прохладного ветерка; и еще от ознобливого, сладкого трепета влюбленности, светлым петербуржским летом, в любимом и самом прекрасном из всех городов.

* * *

И дальше:

по светлеющей Мойке; мимо чугунных мостиков; мимо зыбкого Спаса на Крови; мимо моего травяного бережка, где мы присаживаемся ненадолго покурить, и из-под моста на нас, скользя фонарем по каналу, выплывает широкий катер с играющими цыганское музыкантами (сцена из плохого кино, но правда);

мимо бледного Марсова поля, куда мы заворачиваем погреться у газового факела, а там стайка юных панков, разлегшихся вокруг Вечного Огня, как у костра; отблески пламени уютно поблескивают на их лицах, похожи они на нескладных воробьев, и, посмотрев на нас оценивающе, пытаются стрельнуть двадцатку на портвейн;

обогнув по Фонтанке Инженерный Замок;

мы доходим до маленького парка возле Манежной, и садимся на белую скамейку. Ночная бесплотность отступила, и дорожки, скамейки и деревья проявились в бледном утреннем свете. Вокруг никого, кроме бездомного старика, скользнувшего по нам взглядом из-под седых пожелтевших бровей, в поиске бутылок.

Оглушенные бессонной ночью, мы говорим мало, с долгими перерывами, и молча разглядываем гранитное основание памятника. Становится холодно.

«Приходите завтра в пять на Малую Садовую, мы там играть будем»

«Придем. Ну че, давайте, до завтра»

Нам с Яной – на Фонтанку. От ходьбы мы быстро согреваемся.

* * *