Книга (Венок Сонетов).

“His name was Andy, yeah, right, Andy the Englishman, one of my Croatian peace group friends. Sort of punky lad, all nights hanging in pubs, drinking… But once it was quite opposite: I got back from the pub to our volunteer’s house, fucking drunk, in a weird mood; Andy was sleeping, so I woke him up, shouting: “Hey, Andy, tell me something funny!” He looked at me, not really awake, and said, just like that, no thinking: “GERMANS!”[26]

Яна смеется, потом говорит: “Can you imagine, my boyfriend is German!?! [27]”

“Что ж, бывает”, отвечаю я, с улыбкой, хотя на самом деле что-то во мне застывает, болезненно…

И, чтобы скрыть обрушившееся настроение, киваю на осыпавшийся, обнажив сетку, круглый балкон дома на Фонтанке, мимо которого мы идем.

"Смотри, прикольно. Красота разрушения..."

Мы поднимаемся по лестнице наверх. Яну уже пошатывает от усталости.

В комнате тихо, слышны только смешные звуки крепко спящих людей. Мы переговариваемся шепотом, чтобы никого не разбудить.

Я расстилаю спальник на матраце, когда из душевой раздается, очень спокойно:

"Миша, не мог бы ты мне помочь?"

Я захожу и меня обдает фонтаном брызг. Побледневшая Яна пытается заткнуть что-то, откуда отрывисто хлещет по стенам рассыпчатая водяная струя. Я хватаюсь за взбесившийся шланг, затыкаю его пальцем (вода пружинит и пытается вырваться) и, стирая плечом водяные капли с ресниц, пытаюсь понять, где же в этой долбаной конструкции кран, перекрыть воду. Найти его не удается, и я высовываюсь в дверь:

«Эй, Ян! Извини, не мог бы ты подойти? Тут полный абзац…»

С примятой, покрасневшей от подушки щекой с помоста спускается Ян. Он недоволен, как любой резко разбуженный в пять утра человек. И, вдобавок, обнаруживший у себя в душевой армагеддон.

Ян находит кран, мы перекрываем воду, и Яна извиняющимся испуганным голосом говорит, что ничего не делала, просто хотела почистить зубы, и тут раковина упала, и началось…

Ян делает вид, что все это его мало беспокоит, и залезает назад, спать.

Яна кусает себе губы (я читал о таком в книгах, а тут увидел – действительно…) и идет курить на лестницу, на подоконник. Я тоже.

Вид у нее очень перепуганный. Докурив сигарету, сразу достает еще одну.

"Черт, черт, я раздолбала Яну всю душевую..."

«Да ладно, подумаешь, ерунда какая, душевая. Завтра разберемся", я говорю все эти утешительности не задумываясь, лишь бы отвлечь ее от этой дурацкой истории (и где-то во мне прячется другой, расчетливый – ага, удобный момент), и говорю еще, и еще, потом (кажется, она потихонечку успокаивается) мы просто молчим и курим, тихо так, и смотрим на крышу дома напротив, на жести которой разгораются слепые пятна – солнца, намекавшего на себя все вторую половину ночи, и, наконец, восшедшего.

Яна: рыжее солнечное сияние в волосах, покрасневшие, с недосыпу и испугу, глаза. Мешавшая мне скованность исчезает, остается только нежность к уставшей и огорченной девочке.

“Should we make this situation even more nice?”[28] , и я бережно притягиваю ее к себе.

Она сразу же опускает голову ко мне на плечо. Я, еще не веря, кладу на эту тяжесть руку и провожу ладонью по твердым торчащим косичкам дредов, глажу ее по голове, вдыхаю запах волос (падение всех преград); и застываю в них, в счастливой тишине, слыша свое дыхание.

Приподняв ладонями за виски ее лицо, теперь очень серьезное, я пытаюсь ее поцеловать (и эта серьезность восхищает меня, она значит, что все внешнее позади, все маски и игры, и дневные разговоры), она отвечает, но почему-то не до конца, ее губы напряжены, будто она пытается решить для себя что-то, я не понимаю что, но и понимать не хочу, главное, что я держу сейчас в руках ставшее вдруг близким, теплым, из кости и соблазнительной плоти сделанное счастье.

Мы сидим, обнявшись, и смотрим на горящее на жестяной крыше солнце. Иногда я касаюсь ее губами и не отрываясь смотрю на такое новое (потому что увиденное из недоступной ранее близи), солнечное чудо ее лица, солнечное, потому что утреннее солнце окрашивает его в торжественные цвета, высвечивая красноватые пятна и рытвинки на щеках, и смазывает их при легком повороте головы мягкой нежностью света. В тот день я увидел в ее глазах: прекрасное сродство солнцу.