«Книга Всезнания» (СИ)

— И я поняла, что мне еще рано сдаваться, рано умирать. Пока есть хоть один человек, которому я нужна, я буду жить — ради него. А еще я поняла, что на самом деле не хотела умирать. Там ведь уже не будет никого, кому я буду нужна, и не будет даже шанса его найти… Знаете, когда я очнулась, и у меня были иллюзорные органы, я зачеркнула эпитафию. Самой себе ее писать было глупо. Я ведь была еще жива, хоть и думала, что это не так. А еще… это были мои слова. А значит, никто бы меня не помнил. Поэтому… не хороните себя заживо, Мукуро-сама. Не запрещайте себе по-настоящему жить.

Он вздрогнул. На этот раз — по-настоящему, даже не пытаясь этого скрыть. И сердце, сорвавшееся в галоп, аритмичной морзянкой выбило: «Ты не труп. Плевать на имя. Потому что она верит, что ты еще жив. Верит в тебя. Верит… в чудо». Чудеса — прерогатива иллюзионистов. Они создают чудеса, обманывая всех вокруг, но отлично знают, что иллюзии лживы. Чудес не бывает, если их создавать Пламенем Тумана, фантазиями и сказками. Но что если чудо попытается создать настоящее, реальное тепло ладоней, не желающих лгать?

— Я итальянец. Переставай добавлять к моему имени суффикс «сама»… Это ни к чему, Наги.

Она непонимающе посмотрела на него, а затем улыбнулась. Потому что в синей, неизувеченной страшными опытами радужке теплилась жизнь. Впервые за долгие годы.

— Хорошо, Мукуро… сан?

— Просто «Мукуро», — поморщился иллюзионист и перехватил ее ладони. Он всё так же смотрел на пол, но уже не на черные разводы тьмы, а на светлые лунные блики.

— Хорошо, — румянец залил бледные щеки, а иллюзионист вдруг спросил:

— Ты видела родителей, Наги? После исцеления?

Кровь отхлынула от щек Хром, и она опустила взгляд на тот самый лунный пол, сияющий, словно гладь ночного пруда.

— Видела.

— Что они сказали?

— Что я могу идти, куда хочу, раз так решила.

С каждым словом ее речь становилась всё тише, а его — всё решительнее.

— Ты не стала нужна им, даже чудом выжив?

— Нет…

— И ты всё еще хочешь жить?

— Да…

Девушка задрожала, болезненные воспоминания, о которых она не хотела говорить, вспарывали сознание острым скальпелем. А непривычный, настороженный, решительный, но без толики фальши голос, задававший жестокие вопросы, казался беспощадным палачом, решившим вырвать из жертвы правду. Но Мукуро и был палачом. Стал два часа назад, чтобы заплатить за грехи. Зачем же он начинал жизнь после финала с жестоких слов?..

— А твоя эпитафия не изменилась? Ты хочешь, чтобы после смерти тебя помнили?

Хром вздрогнула, и ее взгляд лихорадочно забегал по полу. Она не хотела давать ответ. Но и солгать не могла.

— Да… Мукуро-сама, я не…

Он не дал Наги договорить. Потому что не хотел причинять ей боль. Рокудо Мукуро, ставший палачом этим вечером, оставил слишком тяжелую, чуть не сломавшую его маску в подвале. И девушке, которая сумела залечить его раны и подарить веру в чудо, он мог подарить только одно. Защиту от мира, который старался ее сломать. Ведь если человек сам решил причинить себе боль, нужно не оберегать его от агонии, а помочь ее пережить.

— Без суффикса, — тихо сказал он, и ее дыхание замерло.

Безумно худые, но очень сильные руки бережно обняли ее, крепко прижимая к телу, испещренному сотнями шрамов, украшенному выпирающими ребрами, истерзанному сотнями мурашек, разом пробежавших по коже, раньше отказывавшейся ими покрываться. И слыша бешеное биение его сердца рядом со своим ухом, Хром вдруг поняла, что ее собственное сердце тоже сорвалось в галоп. Безумный, неритмичный, странный. Единственно возможный.

Часы размеренно тикали, стройным маршем отсчитывая исчезавшие секунды. Хром не решалась пошевелиться, боясь даже вздохнуть, — ее не собирались отпускать, и девушка закрыла глаза, боясь поверить в чудо, но отчаянно ловя каждое ощущение, чтобы сохранить его в золотой копилке воспоминаний. Копилка была почти пуста, лишь на дне перекатывались несколько кадров из детства, ошейник погибшего в аварии щенка, за которым Наги выбежала на дорогу, да пара писем интернет-друзей, растворившихся в небытии после трагедии. Больше всего в ней хранилось воспоминаний о Рокудо Мукуро, но таких, как те, что сейчас Хром боялась разрушить неосторожным движением, там еще не было.

Несмело опершись лбом о его плечо, Наги почувствовала, как по тонкой, почти прозрачной коже самого дорогого для нее человека пробежали мурашки. И она улыбнулась, радуясь, что он не видит ее залитое краской лицо. Она не обняла его в ответ, не посмела сказать ни слова, но он чувствовал, что ему верят, и знал, что она просто боится. Не его — ошибки, которая разрушит иллюзию счастья. Вот только она еще не понимала, что это счастье не было иллюзорным. Впрочем, как и Мукуро еще не понимал, почему тоже счастлив. Счастлив сейчас, когда от холода должно сводить руки, а душа обязана рваться на части из-за алых воспоминаний, раскалывавших голову подвальными криками. Он просто улыбался, потому что впервые в жизни ему не было ни холодно, ни одиноко, ни…