«Книга Всезнания» (СИ)

«Я живой», — пронеслось у него в голове. Он наконец понял, что выбрался из могилы и уже не вернется туда вновь до самого конца. Ведь рядом есть кто-то очень добрый, очень светлый… настоящий. И этот кто-то его любит.

— Наги, я не иллюзия, — тихо сказал он, впрочем, не задумываясь, зачем это делает. Может, потому, что хотел ощутить ее прикосновение? Которое еще раз подтвердило бы сам факт его существования. — Я не исчезну.

И Докуро закусила губу, чтобы не всхлипнуть. Потому что она всё же осмелилась поверить в чудо. Осторожно и несмело ее ладони поднялись и замерли в воздухе, а затем медленно, очень медленно приблизились к испещренной шрамами спине иллюзиониста. Впрочем, на спине шрамов было намного меньше, чем на груди, потому что он никогда не позволял никому оказываться сзади — ни врагам, ни друзьям. А если позволял, следил за ними так, словно от этого зависела его жизнь. До этого вечера…

Мукуро чуть крепче прижал Наги к себе, и она решилась. Тонкие пальцы с короткими неухоженными ногтями осторожно коснулись кожи, в свете луны казавшейся призрачной. Но мурашки, пробежавшие по ней, отказались признавать человека иллюзией. Ее ладони мягко легли ему на лопатки, и два сердца синхронно пропустили один удар. Любовь? Нет. Кое-что большее. Доверие.

Мукуро закрыл глаза. Он не хотел ни о чем думать. Не хотел просчитывать варианты развития событий, отталкивать болезненные воспоминания или наказывать себя за грехи. Он уже за всё заплатил. И в этот момент ему просто хотелось чувствовать — впервые в жизни отключить разум, инстинкт самосохранения и врожденную недоверчивость, растворившись в ощущении блаженного покоя.

После шторма всегда наступает штиль. И чем сильнее был шторм, тем больше обломков похоронит в своей памяти спокойная гладь воды. Она окутает их безмятежностью и подарит умиротворение. А солнце согреет ее, чтобы стереть воспоминания о кораблях. Только где-то на дне будут спать вечным сном те, кому никогда больше не увидеть небо.

Тихо, спокойно, ласково, безумно нежно и удивительно чутко ладони иллюзионистки дарили спине единственного существовавшего для нее мужчины свое тепло. Крепко, но очень бережно прижимал он ее к себе, не желая отпускать. И луна поняла, что больше она здесь никому не нужна — ее фальшивому, безразличному свету предпочли настоящий свет, не способный исчезнуть, заигравшись. Ночь медленно растворялась следом за лунным светом, исчезая в алом мареве рассвета, и этот цвет, такой ненавистный, не вызвал отторжения. Рокудо Мукуро успокоился. И нашел силы себя простить.

========== 35) Надежда ==========

Этой ночью Савада Тсунаёши не спал. Выйдя из подвала вместе с Мукуро, он медленно, очень медленно поднялся по лестнице, не глядя вслед быстро умчавшемуся наверх иллюзионисту. Затем еще медленнее преодолел один за другим десяток коридоров. Темнота давила на человека так же, как и в подвале, словно смеялась над ним, но он упорно шел вперед, будто механическая кукла, у которой еще не кончился завод. Шаг, еще шаг, шарниры-суставы плавно сгибались, повинуясь мышцам и преодолевая метр темноты за метром.

Дверь плавно отворилась, Тсуна вошел в свою комнату. Ее заливал бледный, естественный свет луны. Призрачный. Савада снял пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула. Расстегнул часы, положил на тумбочку. Он не смотрел по сторонам, да и вообще никуда не смотрел. Он не хотел видеть. Вот уже как четыре часа он не хотел вообще ничего видеть.

Галстук лег на сидение стула мертвой змеей. Луна освещала комнату, будто в насмешку выделяя смутные контуры мебели. Она смеялась, а Тсуне не хотелось даже плакать. Ему хотелось выколоть себе глаза, чтобы больше никогда ничего не видеть.

— Ух! — сова решила подарить луне свою охотничью песню.

Удар. Кулак врезался в стену, словно резкий, мерзкий звук сорвал с пружины предохранитель. И еще, и еще и еще… Бежевые обои молчаливо позволяли себя избивать, не реагируя на полный ужаса взгляд карих глаз, который наконец прозрел и понял, что всё закончилось, но никогда не исчезнет из памяти.

Это было. И этого не изменить.

Четыре часа он диктовал страшные слова, которые было мерзко даже произносить. Четыре часа он слушал крики и стоны, от которых хотелось биться головой о стену. Просто чтобы оглохнуть. Четыре часа он смотрел на то, как покрывался алым костюм цвета хаки. И как с каждой каплей глаза иллюзиониста становились всё более безумными. Словно ему тоже казалось, что эта ночь никогда не закончится…

Она закончилась. Они выжали из ученого всё, что было возможно. Они проиграли.