«Книга Всезнания» (СИ)

Ребекка не сказала ни слова после того, как позволила наконец куску мяса в подвале потерять сознание. Она словно исчезла, молчаливой тенью следуя за Хозяином и сливаясь с мраком коридоров. И Тсуна не хотел о ней вспоминать, не хотел ее видеть, не хотел слышать. Потому что он помнил беспощадную, бесстрастную, безразличную улыбку девушки, зажимавшей кисть с отрубленными пальцами почти целой ладонью, всего лишь лишенной ногтей. Ей не нравилось происходившее в подвале, но оно и не было ей отвратительно. Ей просто было всё равно. А улыбалась она тому, что может быть полезна Хозяину Книги. Может по собственной воле дать совет о том, как побольнее раздробить человеку кости.

Почему она не жалела того, кому было так же плохо, как ей когда-то?..

Тсуна молча бил стену, сжимая зубы и с отчаянием глядя в никуда, где застывали на полу алые разводы некогда живой крови. Память резала сознание ржавым ножом, сжимала грязными тисками виски, упивалась болью своего подопытного. И она имела на это право.

Что-то хрустнуло. Тсуна не заметил ни боли, ни этого звука. Он продолжал методично избивать стену, не понимая, что делает. Знал лишь, что хочет, чтобы ударили его. Луна рассыпала алмазную крошку на пол почти пустой комнаты, заполненной лишь гулкими ударами — неритмичными, отчаянными, бессознательными. Звезды помогали темноте отступать.

Еще один мощный удар, под обоями кирпич начал превращаться в песок. Дверь отворилась. Вбежавшая девушка, жившая в соседней с Савадой комнате и ничего — совсем ничего — не знавшая об этой ночи, услышала грохот и прибежала посмотреть, всё ли в порядке с другом.

Хром знала, куда ушел Мукуро и зачем. Киоко не имела понятия о том, когда Тсуна вернулся в поместье и куда отправился. Она даже не знала о пленнике в подвале. Ее как всегда оставили в неведении.

— Тсуна-кун, что ты делаешь?! — испуганный вскрик заставил Саваду вздрогнуть, и кулак впечатался в стену совсем не так, как должен был. Стесанная кожа лохмотьями повисла на костяшках, но Тсуна снова не заметил боли.

«Зачем? Только не она, только не сейчас!» — забилась в его голове первая за полчаса мысль.

— Не надо! — Киоко, закутанная в теплый байковый халат, подбежала к парню, но кулак снова полетел к стене с еще большей яростью. — Тсуна-кун!

Кулак замер. Не долетел до цели каких-то пару сантиметров. Потому что между стеной и рукой Десятого Вонголы оказалась хрупкая ладонь Киоко Сасагавы. А причинить ей боль Тсуна не смог бы, даже сойдя с ума. А ведь он всё еще оставался в здравом уме… к сожалению.

Забыть несчастье проще, чем его пережить.

Руки парня безвольно повисли вдоль тела, плечи задрожали, колени подкосились. Он не заметил, как осел на пол и оперся ладонями о деревянный паркет, роняя карминовые капли с уродливых лохмотьев кожи, похожих на струпья. Левая рука, словно познакомившаяся с ножом мясника, отказывалась чувствовать боль.

— Тсуна-кун, да что же это?.. — причитала Киоко, доставая из комода платок и вставая перед другом на колени. — Что случилось? Скажи, пожалуйста…

Она протянула руки к искалеченным пальцам Савады, но стоило лишь осторожному прикосновению обжечь израненную кожу, как он отпрыгнул от девушки, как от огня. Отползая к стене, Тсуна повторял одно и то же, снова и снова, как заведенный. Будто механическую игрушку заело на одной фразе.

— Не надо, испачкаешься, не надо, испачкаешься, не надо, испачкаешься…

И Киоко поняла, что произошло что-то ужасное. Только вот испачкаться она не боялась.

— Тсуна-кун, я не боюсь, — печально улыбнулась она и, подойдя к врезавшемуся в стену, но продолжавшему пытаться отползти парню, снова встала перед ним на колени. — Не оставляй меня, слышишь? Ты же обещал меня защищать, поэтому… позволь мне хоть раз тоже тебя защитить?

Тсуна замер. Мысли путались, где-то на краю сознания вспыхивали яркие блики, будто огонь на конце спички, а коралловый дождь всё падал, падал и падал, переполняя разум безумием. Истерика вышла из-под контроля.

— Не надо! — закричал Тсуна не своим голосом, когда его руки снова коснулась она — та, кто не должен был прикасаться ко всей это грязи. — Не трогай меня, я грязный! Испачкаешься! Так много крови, так много, не подходиииии!…

Страшный вой на одной ноте и удар затылком о стену. Карие глаза закатились, но по щекам не скатилось ни единой слезинки. Их высушила паника — еще там в подвале. И отвращение к самому себе. А в следующую секунду Тсуну крепко обняли, и его тело словно прижгли раскаленным железом — дюйм за дюймом боль пронзала каждую клеточку кожи, которой дарили незаслуженное ею тепло.

— Нет, Тсуна, не говори так, ты не виноват, ты ни в чем не виноват… Я же знаю, ты очень добрый, ты никому не желаешь зла… Что бы ни случилось, ты не виноват…