«Книга Всезнания» (СИ)

Слабаки в мире мафии? Смешно. Слабаки в одном из сильнейших кланов якудза? Еще смешнее. Если мафиози готов умереть за дело и босса, но всеми силами будет стараться сохранить свою жизнь, настоящий якудза пойдет на смерть в любую секунду, стоит лишь «отцу» приказать умереть. Он даже совершит харакири, если верен клану и боссу, заменившему всем «братьям» в клане отца. Босс — сюзерен, его «сыновья» — самураи, и они чтят измененный, подогнанный под законы якудза кодекс чести самураев. Они просто не могут иначе. И смерть за клан для них — наивысшая честь. Потому что они верят: «Самурай должен прежде всего постоянно помнить, что он должен умереть». И никак иначе. Впрочем, только в случае, если это настоящие якудза, воспитанные по всем правилам и живущие ради клана, а не ради себя. Пришедшие со стороны редко принимают этот образ жизни. Этот фатум. Но Хибари Кёя с рождения видел собственноручно отрезанные мизинцы провинившихся и улыбки, с которыми шли на смерть за честь клана настоящие воины. Он не боялся смерти. Он не боялся жизни. Он верил только в собственную честь.

— Я не знал, — пробормотал Тсуна, но не отвел глаз.

— Даже у своего артефакта не поинтересовался? — язвительность — отличный защитный механизм.

— А зачем? — наивность — лучшее оружие против нее.

Хибари вздохнул. Злиться уже не хотелось, как, впрочем, и продолжать этот бесполезный разговор. Да и тренировку тоже. Он молча отправился к городу, закинув за спину рюкзак; песчаные волны, пытаясь поглотить черные кеды, рассыпались кварцевым дождем.

— Хибари-сан, спасибо, — донес до него ветер. Благодарность Савады за то, что ему открыли глаза на его собственные поступки, за то, что ему помогли это пережить, за то, что подпустили на шаг ближе… за то, что не считали жалким травоядным и принимали. Со всеми минусами, не пытаясь ни уничтожить, ни втоптать в грязь.

— Лучше запомни, Савада, — бросил комитетчик, не оборачиваясь, — чтобы побеждать, надо забыть о жалости. Уничтожай врагов так, как они бы уничтожили тебя. Не задумываясь. Иначе замешкаешься и умрешь. Война не жалеет. Не жалей и ты.

— Не жалеть, — эхом отозвался Тсуна.

— Боги войны на стороне сильных, а сильные не сомневаются.

Савада замер. В пустыне словно резко похолодало. И Хибари резко обернулся, не понимая, почему его слова так изменили атмосферу. Тсуна стоял, как громом пораженный, и с ужасом смотрел на товарища. А затем губы, иссушенные жарким полуденным ветром, задрожали, и Тсуна, со всех ног кинувшись к рюкзаку, закричал:

— Я понял! Я нашел! Это был он!

— Кто? — нахмурился Хибари, цепко следя за судорожными движениями Савады, пытавшегося закинуть рюкзак на плечо и одновременно вытрясти из башмака песок.

— Арес!

— Конкретнее.

Тсуна взвыл и, наконец нацепив ботинок, бегом бросился к комитетчику.

— Я идиот! Но теперь понял! Вы когда сказали про «богов войны», я вспомнил: Арес — древнегреческий бог войны! А за два года до того, как Хоффман потерялся в пустыне, на одной из стен дома в Асуане появилась красная надпись греческими буквами: «Арес». Списали на вандалов, дело замяли. За день до этого была стычка, где пятеро погибли, причем один из них был боссом небольшой банды. Газеты шумели, но писали, что и до того дня эти две банды часто устраивали вооруженные драки, поэтому я внимания не обратил. Но как же! Сказали, что драка началась как всегда из-за давних распрей, начали писать о том, как эти банды не уживались, а ему это не понравилось! Тому, кто их столкнул. И он написал имя бога войны — мол, гляньте, это ж я сделал! Хотел напоследок сказать, что всё не так просто, что он избавил город от главаря банды… Ну или просто внимания хотел. Неприятно же, когда твои заслуги другому приписывают. А надпись свалили на вандалов и всего раз в газете упомянули. Обидно же! Надо проверить газеты еще раз, и, может, попросим помощи… не знаю у кого. Кто сможет достать информацию полиции?

— Мафия, — уверенно ответил Хибари, быстро взрывая песчаное море вихрями брызг. Он на полной скорости мчался к городу, и Савада едва поспевал, отплевываясь от песка и жалея, что на тренировку не надел «арафатку» — она бы сейчас явно пригодилась. А еще Тсуна жалел о том, что проворонил столь явную улику, правда, несколько дней назад она не казалась чем-то важным. И потому парень на полном серьезе бурчал что-то о том, какой он бесполезный и слепой.

— Заткнись, Савада! — раздраженно бросил комитетчик. — Ошибся — исправь! А хочешь, чтобы тебя унизили, иди к Реборну — он с удовольствием поможет! Не мешай думать.

— Но я же пропустил, — окончательно сник Тсунаёши.

— Ты вспомнил. Прекращай ныть. Все ошибаются.

— Все? — недоверчиво переспросил Тсуна и уставился на спину комитетчика как на ленту Мёбиуса — с подозрением.

— Все, — было ему ответом.