«Книга Всезнания» (СИ)

— В общем, я надену это всё, только у меня джалабия белая — мужчины не украшают их, это не принято, — наконец разрушил неловкую тишину Савада.

— Здорово, — улыбнулась девушка. — Огромное спасибо тебе за это чудо, никогда не получала таких… таких замечательных подарков!

— Да ладно, ничего необычного, — смутился парень, а Киоко, поклонившись ему, счастливо улыбнулась и, снова прижав к сердцу расшитое камнями платье, тихо сказала:

— Для меня необычно…

Она умчалась в свою комнату раньше, чем Савада успел что-либо сказать. Просто выскочила за дверь, вернулась, подхватила с кровати остальные подарки, быстро поклонилась, шепнула: «Спасибо, Тсуна…» — и убежала. Он не расслышал, был ли произнесен именной суффикс, и очень надеялся, что нет. А Киоко, закрывшись в своей комнате, кружилась в обнимку с бежевым платьем, и как мантру повторяла всего одно слово. Имя, лишенное ненужного суффикса.

***

— Скажи, Диана, черепа всегда смеются?

— Всегда, Клаус, всегда. Они скалят зубы, точно зная, что ждет суетящихся смертных.

— Диана, День Мертвых — красивый праздник, ведь правда?

— Правда, Клаус, правда. Мертвецы не лгут, не предают, не забирают принадлежащее тебе по праву. Они прекрасны в своем безмолвии.

— Поехали в Мексику, Диана. Когда всё это закончится, поехали в Мексику. Есть сладкие смеющиеся черепа, ставить свечи на чужих могилах и радоваться дню Мертвых! Viva el Día de los Muertos!

— Viva! Но Клаус… это никогда не закончится.

Ее беззвучный смех был похож на смех черепа. Немец, стянув галстук и глядя на полный бокал виски, сидел на диване, притянув колени к груди. Ботинки аккуратно стояли у низкого столика, между ярко пылающим камином и потертым диваном цвета старой очищенной фисташки. Диана закружилась по комнате, и Хоффман шепнул:

— Ненавижу.

— Я знаю, дорогой, я знаю! — вновь рассмеялась охотница. Ее Колосс был почти сломлен дурными вестями, уместившимися на крохотном клочке бумаги. Пепел в камине еще хранил аромат чернил, что затейливой латинской вязью вывели простые слова: «Carcinoma ventriculi».

— Рак желудка операбелен, — нахмурился немец и поднялся. Ее смех, этот ненавистный смех самой смерти, всегда заставлял его взять себя в руки. Даже на краю Ада. Даже в пустыне без капли воды, когда она и сама не знала, в какой стороне город. Даже когда его ранили в живот, и он прополз полквартала, прежде чем наткнулся на бродившего по ночным окраинам Берлина пешехода. Он не умел сдаваться. За это она его и ценила.

— У тебя первая стадия, так что вполне вероятно, операция поможет. — Диана замерла у двери. Черные волосы дивным шелком подчеркнули худобу плеч.

— Диана, я буду смеяться как ты? — тихо спросил Клаус.

— Да, дорогой.

— И тогда я смогу отправиться в Мексику, — он усмехнулся. В два шага преодолев расстояние до девушки, немец сжал ее горло и, заглянув в невеселые, полные мрачного фатализма глаза, прошептал: — Я стану призраком и отправлюсь смеяться на Дне Мертвых. Если же нет, я буду смеяться в Аду. Вечность. И Мексика придет ко мне туда. Мексиканские католики ведь наверняка попадают в один котел с немецкими. Мы будем вечно праздновать наш день. Смехом.

— Я знаю, дорогой, я знаю. Потому что ты никогда не сдаешься, — она ласково провела ладонью по его волосам — неидеальным, растрепанным, неправильным — и улыбнулась.

— Мы никогда не сдаемся, — рассмеялся Хоффман и подошел к зеркалу. Камин весело потрескивал, стремясь соответствовать людям, всегда смеющимся рядом со смертью. Зубья изящного гребня прокладывали тонкие дорожки между мягкими соломенными волосами. Разравнивая, приглаживая, укладывая паутинку к паутинке, зубцы скалились, выжидая момент, когда можно будет вонзить клыки в незащищенную плоть. Но Клаус Хоффман всегда был настороже. И его руки не допускали ошибок.

В дверь негромко постучали. На вопрос, кто там, заданный без отрыва от зеркала, пригревшегося в тепле камина, был получен ожидаемый ответ: пришел один из помощников, состоявший в «ближнем кругу», и бывший почти доверенным лицом. По-настоящему доверял немец только Диане.

Дверь плавно распахнулась, женщина не сдвинулась с места. Черное дерево, словно нож в масло, проникло в белое платье. Вспороло щиколотку, голень, бедро и запястье, вошло в брюшную полость, пересчитало все зубы. Диана улыбалась, как мексиканский сахарный черепок.

— Шеф, Девятый босс Вонголы спрашивал, возможно ли как-то замять шумиху вокруг наследника. Вы не давали ему прямого ответа, так что он всё еще надеется купить опровержение слухам. Поговорите с ним в следующий раз?

— Конечно, — бросил Хоффман, проведя кончиками пальцев по идеально приглаженным вискам. Гребень лег на камин, и мужчина, холодно усмехнувшись, дал неожиданный для помощника ответ: — Я поговорю с ним, но от сделки откажусь. Его деньги против уничтожения мальчишки? Выбор очевиден. Этот Савада мне мешает. Он слишком много копает. Ему надо заткнуть рот. Поэтому свяжи-ка меня с Девятым, а затем с Десятым. Хватит с меня хождения вокруг да около. Савада не понимает намеков. Пора бы бросить ему открытый вызов.