«Книга Всезнания» (СИ)

Пылинка слетела со старой книги и легла на висок Савады прахом давно забытых времен. Прах утонул в поту, как муха в сиропе.

Шепот.

Тсуна вздрогнул и огляделся. Хранители стояли вдоль стеллажей, внимательно вглядываясь в его лицо или хмуро изучая соринки на полу, но все они молчали. Шепот повторился. Савада оглянулся. За его спиной, прямо на месте торшера, стоял призрак, ничуть не смущавшийся своего вида: девушку словно посадили на кол, но она улыбалась. А ее губы что-то напевали. Что-то странное, непонятное, но такое знакомое…

— Si scopron le tombe, si levano i morti;

I martiri nostri son tutti risorti:

Le spade nel pugno, gli allori alle chiome,

La fiamma ed il nome — d’Italia sul cor.*

Тсуна встрепенулся. Этот мотив! Он не слышал его ни разу в жизни, но знал его! Знал этот четкий ритм, выбивавший беззвучную мелодию каждый день! Он и сам его не раз отстукивал, только вот никак не мог понять, что это за мелодия, но теперь… он слушал незнакомые слова на итальянском и, удивленно глядя на Лию, притоптывал им в такт. А затем начал насвистывать мелодию, в которую наконец-то обратился ритм. Хранители удивленно переглянулись, а Тсуна вдруг вскочил и спросил Гокудеру: «Ты знаешь это? Знаешь эту мелодию?»

— Veniamo! Veniamo! Su, o giovani schiere,

Su al vento per tutto le nostre bandiere,

Su tutti col ferro, su tutti col fuoco,

Su tutti col fuoco — d’Italia nel cor.*

Лия продолжала петь, Тсуна насвистывал мелодию, сбивчиво и отрывисто, позабыв про свои тревоги и отстукивая ногой безупречный, идеально точный ритм, что ни разу не слышал, но запомнил до малейшей детали.

— Это гимн гарибальдийцев, «Inno di Garibaldi», — ответил Гокудера, окончательно переставший что-либо понимать.

— А ты его знаешь? — Подозрительно восторженный блеск в глазах Савады показался Хаято дурным предзнаменованием, но он кивнул. Этот гимн Ураган Вонголы безусловно знал: революция Гарибальди была частью истории его Родины, и обожавший музыку итальянец, отлично игравший на фортепиано, просто не мог ее не знать.

— Сыграешь? — воззрившись на друга фанатичным взглядом, попросил Тсунаёши.

— А ничего, что тебя вообще-то шантажируют? — подал голос Мукуро, которого такое поведение друга не только поставило в тупик, но и начинало выводить из себя.

— Всё потом! — отмахнулся Савада. — Кажется, я начал кое-что понимать!

Гокудера переглянулся с Ямамото и, пожав плечами, двинулся в музыкальный зал. Тсуна же, достав мобильный, начал быстро выискивать перевод гимна революционеров на японский. И ему повезло. Он нашел оба варианта текста — и изначальный, и измененный после прихода к власти конституционной монархии. Жадно вчитываясь в черную вязь слов, Тсуна брел за Гокудерой, натыкаясь на углы, и только благодаря Ямамото ни разу не упал. А когда текст гимна был прочитан шесть раз, Тсуна радостно улыбнулся. Никто не понял, отчего.

Может, он и правда свихнулся?

Гокудера сел за рояль и огляделся. Сестры, что всегда мешала ему нормально играть на приемах родителей, в музыкальном зале не наблюдалось, и только скрипки, гитары, да мандолины, покоившиеся на своих насестах, взирали на неудачливого пианиста с высоты собственного совершенства. Хаято встряхнулся. Пальцы с чуть желтоватыми, давно пропитавшимися табаком ногтями неуверенно легли на слоновую кость и замерли. Белые клавиши довольно скалились, ожидая ошибки пианиста. Гокудера вздохнул и закрыл глаза. Давно, очень давно он не играл этот гимн. С семи лет! И последнее воспоминание о нем было не самым приятным: перед выступлением Бьянки, как обычно, накормила брата отравленным печеньем, и парень не смог сыграть гимн нормально — он, мучаясь от болей в животе, играл нечто абстрактное, а гости поражались гениальности его неординарного видения мелодии. Только вот не было никакого видения — просто Хаято изо всех сил старался сыграть гимн правильно, но пальцы не слушались, и получалась абстракция.

— Ты сможешь, — донесся до него как сквозь вату голос босса. Гокудера взбодрился. В него верили, сестры рядом не было, а значит, он не мог оплошать.

Сухая, как папирус, украшенная мозолями от длительных тренировок кожа ласково скользнула по тут же разнежившимся белым клыкам рояля. А затем кости, затянутые кожей, уверенно и безапелляционно вдавили лишенные плоти белые пластины в черное дерево. Молоточки ударили по скрытым в недрах темного саркофага струнам. Первые аккорды итальянского гимна разлились по комнате. Но они были неправильными. Не бросали вызов. И Тсуна резко, громко, бросая вызов всем вокруг, отчеканил:

— All’armi! All’armi!*