«Книга Всезнания» (СИ)

Хранители переглянулись. Тсуна улыбался, сидя на белом подоконнике перед прозрачным стеклом, в которое эшафотным ритмом бились белые осколки.

— Я понял, когда Лия напела мелодию. Вольфрам просто уже не мог иначе, он делал это неосознанно. Этот ритм был чем-то безумно важным, частью его души, воплощением его стремлений, и потому он не мог от него отказаться. Ему не мелодия нужна была. Не слова. Ему нужен был ритм, заставляющий вспоминать не виселицу, а мечты, ради которых он взошел на эшафот. Мы все сражаемся ради чего-то, разве нет? Ради мира и спокойствия родных и друзей, — Рёхей кивнул, Такеши улыбнулся, — ради нашего дома, — Хибари отрешенно смотрел в соседнее с Савадой окно, но перевел взгляд, уже не безразличный, — ради наших принципов, ради того, во что мы верим, — Гокудера непроизвольно скользнул пальцами по клавишам, не извлекая звук, и искренне кивнул, Мукуро усмехнулся, но стоявшая рядом с ним Хром подарила боссу полный согласия взгляд — она стала переводчиком продолжавшего играть свою вечную роль иллюзиониста.

— Всегда есть что-то, что человеку дорого и ради чего он готов биться до самого конца, — продолжал Савада. — Хотя есть люди, которые больше всего на свете ценят свою жизнь и комфорт — они могут предать кого угодно и что угодно. Но ведь они тоже сражаются за то, что им важно. Пусть и нечестно, но это их способ сражения. Теперь я знаю, за что сражался Вольфрам: за свободу своего народа, за то, чтобы стать великим революционером, и за идеи, которые ему казались справедливыми — за очищение страны от гнета. А за что сражается Хоффман?

Вопрос поставил Хранителей в тупик. Савада, окруженный холодным молочно-белым светом, казался призраком, понимающе улыбавшимся суете смертных дней. Он больше уже ни о чем не волновался.

— Мы этого не знаем, правда? — спросил он, и трое кивнули в ответ. — Так давайте выясним. Знаете, есть еще кое-что, что я понял, когда Гокудера доиграл. Нельзя сдаваться. Никогда и ни за что. Так что мы продолжим бороться. Но у нас два варианта. Пойти к нему и начать бой, а затем воспользоваться правилом «победителей не судят» и предъявить Хоффману обвинения посмертно, — Мукуро и Хибари не сговариваясь нахмурились: слишком спокойно Савада об этом говорил, — или же перехитрить его. Я понимаю, что сделать это будет очень сложно, но, думаю, мы сумеем вывести Хоффмана на чистую воду, если придумаем такой план, который заставит его открыться. Он подал мне идею сам: камеры — лучшее средство добычи доказательств. И если мы надавим на то, за что он сражается, сумеем загнать его в угол, выбора у него не останется. Он пустит в ход артефакт. И камеры запечатлят происходящее. Но… те, кто будет в этом участвовать, сильно рискуют, — Тсуна внезапно нахмурился, и ореол белого марева разом потускнел. — Мы можем погибнуть, если будем играть в эти игры.

— С таким нерешительным пацифистом в качестве лидера — точно погибнем, — фыркнул Муккуро и, махнув на Тсуну рукой, обратился к Наги: — Мы в любом случае будем продолжать сражаться с Хоффманом. Он слишком сильно исковеркал относительный порядок. Его надо уничтожить.

— Ты считаешь, что здесь есть трусы, которые убегут с поля боя? — презрительно бросил комитетчик боссу, и Савада снова улыбнулся, а белые льдинки за его спиной заискрились на солнце сотней цветов калейдоскопа.

— Нет, Хибари-сан. Но я не имею права не оставить выбора, сказав: «Давайте все пойдем сражаться». Это каждый должен решить сам.

— Имеете, — Хаято поднялся и сложил руки на груди. — Здесь все уже приняли решение, причем давно. Поэтому просто скажите, что придумали, Джудайме. Мы все вместе поможем доработать план, а потом его исполним. Потому что здесь нет ни трусов, ни предателей, ни обманщиков. Ни тех, кто не способен драться до конца за то, что ему дорого.

Град притворился часами и начал отбивать секунды. Скрипки и гитары внимательно прислушивались к естественному шуму, непохожему на музыку, но такому приятному — как биение родного сердца. Словно враг вдруг превратился в друга и вместо похоронного марша сыграл подбадривающую мелодию. Вот только выйди на крыльцо, и он пробьет тебе череп камнем из воды. Потому что враги слишком редко на самом деле могут превратиться в друзей. И такие изменения уникальны. Одно на миллион.

— Простите, — вздохнул Тсуна. — Наверное, я и правда мог бы так сказать. Но для меня самое главное, то, за что я сражаюсь, — мои друзья и родные, их улыбки. Поэтому я не хочу и не буду ни приказывать, ни говорить что-то, не оставляя вам выбора. Я верю, что вы пойдете со мной. Но я предлагаю вам это сделать, а не заставляю. Если у человека нет выбора, ему трудно дышать, по себе знаю. Поэтому… я не хочу перекрывать кислород. Только тот друг настоящий, который сам решает быть рядом. И в любую секунду может уйти, но остается. Остальное — рабство, отношения начальника и подчиненного, даже, может, товарищество, но не дружба. Я об этом много думал. Поэтому простите, но… выбор всегда будет только за вами.