«Книга Всезнания» (СИ)

Затхлый воздух, пропитанный пылью и тишиной, заполняло напряжение. Будто из электрических розеток вмиг выплеснулся в атмосферу весь скрытый в их черных недрах ток. Воздух гудел и потрескивал, а кедровый гроб с сотнями шестеренок, маятником и гирями отсчитывал напряжение секунд. В комнату заползали ароматы озона, что, просочившись в щели рамы, приносили вести от грозовых облаков. А может, и не грозовых вовсе? Сахарные драже рассыпались по дорожкам усадьбы, будто мексиканские сладкие черепки. Отдельные градины могли бы пробить в голове незадачливого пешехода знатную дыру! И счастливцы, укрывшиеся в теплых комнатах, удовлетворенно прислушивались к биению алмазных слез о крыши, радуясь своей удаче. Только в библиотеке радости не было. В ней царило электричество весенних гроз, перепутавшее время года.

Тсуна сглотнул. Слюна вязким комком прокатилась по гортани и исчезла в недрах желудка. Ему хотелось стереть липкий пот, заливавший каждую впадинку на лице жидким маслом, но парень не мог двинуться с места. Перед ним встал Выбор. Такой сложный, такой опасный, чудовищно невероятный! И в этот раз решение принимать должен был он сам.

Попасть в психиатрическую лечебницу или уехать домой?

Как всё, казалось бы, просто! Возьми телефонную трубку, что притаилась в углу библиотеки, как сидящая в засаде пума, набери въевшийся в память ржавчиной номер и скажи: «Я согласен». Все проблемы будут решены! Ты отправишься домой вместе с матерью, будешь дни напролет играть в видеоигры, получать плохие отметки и привычно отдавать деньги школьным хулиганам. Ты больше не будешь Десятым Вонголой, у тебя не будет друзей, и ты никогда не решишься обнять Сасагаву Киоко. Всё будет как раньше. Ты ведь так мечтал вернуться к этому!..

А может, ты поступишь иначе? Решишь сражаться с врагом всего мира, обнажишь оружие и ринешься в бой, как Дон Кихот! Почему бы и нет? Ты продолжишь искать улики против Клауса Хоффмана, стремясь вывести его на чистую воду, и тогда хитрая расчетливая росомаха родом из Берлина захлопнет свой капкан. Запись, где ты сидишь на полу старого погибающего дома и прижимаешься к несуществующему человеку, всхлипывая и прося о помощи, разлетится по мировой информационной паутине. Люди, вбивая в Ютубе запрос «безумие», будут получать кадры, где ты шепчешь странные слова, а друзья печально, со снисхождением смотрят на тронувшегося от горя разумом босса. Ты не объяснишь одноклассникам, что не спятил. Ты не докажешь этого боссам мировой мафии. Даже учителя буду клеймить тебя не бесполезным, а безумным. И кто-нибудь очень сочувствующий, переполнившись решимостью помочь безумцу, придумает, как упечь тебя в психиатрическую лечебницу. Клаус Хоффман найдет такого человека, поможет ему, не переживай. Тебе будут приносить трехразовое питание, ты будешь играть в шашки с кем-то, называющим плюшевую игрушку своим братом, и глотать горстями таблетки, от которых мир превратится в бесконечный иллюзорный сон. Тебя сведут с ума по-настоящему, без подлогов, лекарства, способные любого превратить в растение: немецкая росомаха умеет выгодно вложить деньги в карман нечистоплотного врача. А если понадеешься на помощь Вонголы… Впрочем, ты этого не сделаешь. Ты ведь знаешь, что Хоффман пообещал Девятому не поднимать скандал, который ввергнет Вонголу в пучину вооруженных конфликтов, только если тот не будет вмешиваться в вашу дуэль один на один. Девятый в тебя поверил, сказал, что ты победишь, и согласился. Он просто потерял слишком многих членов семьи, чтобы позволить распространять слухи, будто это он приказал тебе и Гокудере ограбить честного торговца оружием… Ты ведь понимаешь, как увеличилось бы число жертв, прекрати торговцы поставлять Вонголе обмундирование и снаряды, и реши другие кланы, что двуличному лидеру на троне сильнейшей семьи, решающей их споры, не место? Ты остался без поддержки влиятельных людей, и даже отец не сможет пойти против решения Девятого — он ведь всегда ставил безопасность клана превыше всего. Ну и что ты будешь делать, Тсуна? Ведь ты сам совершил ошибку, забыв о камерах в том доме и поддавшись эмоциям.

Савада смотрел на свои руки. В тусклом дневном свете, избиваемом сотнями ледяных обломков, они казались на удивление старыми. Желтая кожа, сухая и потрескавшаяся, бледный, словно пришитый доктором Франкенштейном к чужому телу мизинец, только недавно лишившийся бинтов и не успевший загореть под песчаным солнцем, заусенцы, похожие на струпья, только жесткие и острые, ногтевые пластины, которые, казалось, могут отслоиться в любую секунду… Это не были руки семнадцатилетнего юноши, и виноват в этом был мутный серый свет холодного дня и рассеянный, блеклый, сплетавшийся с серостью причудливой вязью желтый свет старого торшера. Но главное — эти руки дрожали. Как у старика, подсчитавшего свой пульс и осознавшего, что время на исходе. Казалось, в любую секунду может заиграть орган. Но тишина давила на виски, смеясь трескучими, монотонными щелчками огромной коробки: тик-так, тик-так, а-ха-ха-ха…