Читаем Книга Z. Глазами военных, мирных, волонтёров. Том 1 полностью

Шелест и ба-а-а-ам! Снова посыпался песок.

— Не… Влажными салфетками! Ты прикинь, какие пидоры, а? И жопу им мыть не надо.

Через несколько секунд снова прилёт: ба-а-а-ам!

Последним забежал Токарь. Тоже резервист, донецкий мужик с простым, но очень выразительным лицом, по типажу напоминавший писателя Шукшина. Токарь сел рядом с нами и котятами, укропы снова попали по зданию.

— Да когда этот сарай уже развалится! Хоть на работу ходить не надо будет, — причитал Толстый.

— Не каркай. А пристрелялись они, суки, хорошо. Второй этаж скоро действительно рухнет, — Токарь обычно был серьёзней остальных.

На нас вновь посыпалась земля. Надо сказать, что между свистом и прилётом практически не осталось промежутка — похоже, подключился знаменитый польский беззвучный миномёт.

— А ты знаешь, что это чистая вода с потолка капает? Там же мешки с песком. Представляешь, какую она фильтрацию через них проходит? Надо бутылку ставить, а не лужу копить, — рассуждал Токарь.

Раскатистый звук от прилёта рядом. И снова. И снова. По пять раз за пару-тройку минут.

Вдруг из дальнего окопа донёсся крик: Седой ранен! Мы молча переглянулись. Повисло молчание. И даже мины на какое-то время заткнулись. Полусогнутый, с рукой, прижатой к шее, из окопчика явился Седой.

— Тьфу ты, блядь! Зацепило в шею!

Седой сидел в ближнем окопе, который имел две точки для наблюдения — ближе к норе и дальше, где пулемёт ждал возможного прорыва. На пулемётной позиции Седой и находился в момент ранения.

— Как он меня поймал, а? Сука!

Медиком был девятнадцатилетний доброволец с позывным Томск, который постепенно сокращался до Том.

— Том, пиздуй сюда! — крикнул Толстый в дальний окоп.

Тома не взяли в армию России из-за астмы, но народным милиционером это обстоятельство ему стать не помешало. В мирной жизни Томск перебрался из своей глубинки в Питер, заработав денег программированием. Сейчас Томск, высокий и красивый парень, был занят первой помощью русскому абхазу с польским осколком в шее где-то в донбасских полях.

Седой не успокаивался:

— Нагнуться надо было, но я не нагнулся… Обидно, чёрт! Что, уйти придётся? А может, не надо доставать ничего? Поцарапало!

— Седой, сядь, я тебя хотя бы посмотрю!

Он ещё покрутился и сел. Я работал фонариком. Томск посмотрел на рану, которая не кровоточила, и вроде бы и нет её. Но осколок где-то сидел. Седой стал отрубаться. Он упал на мои колени.

— Седой, Седой! Блядь, он в обморок упал. Воды сюда, тряпку!

Тома немного потрясывало, но действовал он быстро и уверенно, руководя своим басистым голосом. Мы подняли Седого в вертикальное положение, побили по щекам и смочили лоб. Он проснулся.

— Так, нормально у меня всё. Кто сейчас на посту? — Седой пытался сохранять рассудок и беспокоился о парнях, они же продолжали протирать голое тело абхаза сырой тряпкой. — Отстаньте от меня, эй! Что вы меня, как девку, обходите! Свяжитесь с дальним окопом. Они там все в касках?

Снова стало прилетать, но на это уже мало обращали внимание.

— Седой, тебе укол надо.

Томск уже готовил шприц.

Седой включал горца.

— Э! Укол делать ты не будешь!

У меня ни хуя не болит!

— Надо!

— Я, как и любой мужчина, не люблю уколов. Как он меня поймал, чёрт! Где мой автомат?

Эта сцена продолжалась несколько минут, которые я начал измерять в прилётах. Очередная серия из пяти, песок сыпется, очищенная вода капает, юный программист из Сибири всаживает шприц глубоко в ляжку старому абхазу.

Всё это время парни пытались дозвониться до штаба.

— Приём, у нас двухсотый! — выдал на нервах один из бойцов.

— Какой я тебе двухсотый! Ты меня что, уже похоронил, э!

— Трёхсотый! Старший! Сейчас в неадекватном состоянии! Нужна эвакуация!

— Сам ты неадекватный!

Он успел крикнуть это и снова упал.

Из его рта пошла пена. Стало совсем стрёмно. Томск повторил манипуляции с водой. Продолжало прилетать, они били чётко по сарайчику, и ранение Седого могло стать действительно мелочью, потому что на нас мог вот-вот рухнуть потолок вместе с фильтрационным песком.

Интересно, что в этот момент думал Томск? Ну, пошёл бы в кибербезопасность или разрабатывал бы военный софт. «Я полезнее в тылу и с двумя руками», — мог сказать и был бы прав. Но человек не был бы человеком, если бы рассуждал только понятиями менеджмента: польза, эффективность, рациональность… Прохлада оружия стоит гораздо дороже.

Седой очнулся внезапно и стал рассказывать, какой охренительный сон ему снился. Зачем мы его разбудили и где его автомат?

Тем временем на «ноль» (место старта на позиции) приехал комбат на своём «Патриоте». Седой поднялся и стал натягивать разгрузку, Томск мешал.

— Я в детстве в обмороки падал, эй, ты! Это ничего не значит. Что ты о себе возомнил?

Без автомата Седой появиться перед людь ми отказался напрочь.

— А где наш репортёр?

— Я здесь!

— Ты что меня не снимал!

Парни хором ответили, что снимал.

— И как я в обморок падал?

Ты это удали! Позор! Ты чо!

Седой ушёл, и ещё двое с ним. Теперь на позиции не хватало одиннадцати человек.

***

— Заберу я тебя, рыжий, отсюда.

Нечего тебе тут делать.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары