Лес под Кременной, наоборот, состоял из войны полностью. Он был густ, и это не позволяло зародиться крамольной мысли, будто бы отсюда можно выйти в какой-то иначе устроенный мир. Всё было изрыто окопами вдоль и поперёк, плотность людей, машин и сооружений — как в столице Бангладеш. По всему лесу — протянуты по земле провода, и протянули их, потому что так надо для войны. Верхушки многих сосен были посечены, поэтому под любой минимально густой растительностью обязательно стояла техника, и стояла только потому, что требовалась для войны. Всё вокруг принадлежало и подчинялось исключительно войне и жило строго по её правилам. Всё, что появлялось среди этих сосен, автоматически становилось частью организма войны, и никакого другого предназначения не имело. Если человеку было больно — это он был ранен в бою, и никак иначе. Не упал с велосипеда, не покусала собака, не уронил на ногу холодильник — всего этого здесь не могло случиться, источником травмы и боли мог быть только боеприпас. Смерти — тоже. Никто здесь и не рождался, и родиться не мог, как не было тут и женщин. Понятие «человек» ограничивалось боеспособным мужчиной, а появлялись на свет они сразу взрослые, вылезая из чрева грузовика, микроавтобуса, бронетехники или легковушки на которой приехали. Это заодно обессмысливало и понятие «пола» — когда он всего один, обозначать его избыточно. Царство Войны населяли божьи твари с мужской анатомией, каждая секунда существования которых была целиком посвящена единственному занятию: воевать.
Звуки изменились, став несколько металлизированными: казалось, что из металла или с его примесью сделано всё. Снег вместо того, чтобы хрустеть, лязгал. Поверхность куртки стала напоминать наждачную бумагу. Сигареты имели привкус железа. Поменялось зрение: лёгкие визуалы — как на самом-самом входе в ЛСД-трип — сочетались с предельной концентрацией, словно ты контролировал каждый атом. Собственно, по силе впечатлений и уровню изменённости сознания войну в лесу под Кременной и можно было сравнить с крепким кислотным сеансом микрограммов на триста.
Берег припарковался под одной из сосен.
Мы спешились, дальше надо было пройти пешком метров 700. Где-то недалеко прилетало — работал украинский танк, — и мы ускорили шаг, но из бли жайшего окопа нас окликнул чеченский акцент:
— Машину переставь. Не ставь тут машину. Убери поглубже.
Берег пошёл обратно, скомандовав нам с Баксом:
— Пиздуйте к ним в окоп, ждите меня там.
Мы с Баксом отправились в окоп, где от танкового обстрела прятались ахматовцы.
В окопе было тесновато.
— Кто такие?
— 123-й полк Народной милиции ДНР.
Чеченец некоторое время обрабатывал в голове информацию, судя по всему, вспоминая географию народных республик, а вспомнив, изменился в лице, сделавшись подозрительным:
— ДНР? А тут чего делаете?
— Приехали дронобойству учиться.
— Чему-чему учиться?
Чеченские военнослужащие ведут наблюдение. Фото Дмитрия Плотникова.
— Дроны сбивать. Антидроновыми пушками. К Сурикатам.
— К кому?! Какими пушками? Каким Сурикатам?
Я понял, что с точки зрения чеченца несу кромешную ахинею. Украинский танк затих, словно подслушивая, чем кончится беседа. Я собрался:
— Четвёртая бригада ЛНР, взвод антиБПЛА. Позывной командира — Берег. Приехали к нему.
Это он поехал машину переставлять. Приказал ждать тут. Сейчас вернётся, и мы уйдём, у нас вон там позиции.
— А лента твоя где?
— Чего? Какая лента?
— Какая-какая. Красная! — чеченец показал на красный тактический скотч, намотанный у него на рукаве. Мы с Баксом его намотать забыли, но красный скотч был почему-то намотан на прикладе моего автомата.
— В спешке собирались, не намотали.
— А на автомат намотать успел?
— Такой выдали.
— Документы давай.
Я не представлял для чеченцев никакой опасности, но парни явно нервничали — танк их знатно напугал, а я всё ещё выглядел подозрительно странным идиотом. Я показал свой военник ДНР и начал щебетать без остановки, забирая внимание и рассказывая, как дела у нас на фронте (кажется, нечто подобное я уже делал буквально вчера). Дело в том, что у русского еврея Бакса никакого военника не было.
— У вас тут лес, красиво. У нас поля одни, да деревни нищие на освобождёнке. Домов целых под Угледаром уж не осталось почти.
Но, конечно, у вас сильнее гораздо пиздорез.
Мы вот у себя… — пока чеченец изучал мой военный билет (где, к слову, про антиБПЛА ничего сказано не было и не могло быть сказано, ведь военной специальности такой официально не существует), я пытался завязать беседу с остальными чеченцами старым, как мир, способом «а вот у нас в полку был случай», пока не понял, что занимаюсь чепухой, ведь у меня с собой есть командировочный лист. В нём написано, куда я еду, зачем и к кому. Его я и показал, после чего вопросы ко мне исчезли.