Тела не отличались однообразной формой и были одеты кто во что горазд. Объединяли их всех, кто имел руки или ноги, только тактические знаки — белые или красные повязки на руках и ногах, георгиевские ленточки, триколоры. На одном из покойников я заметил шеврон с Бобом Марли и надписью «Убитых не убьёшь». Хозяин шеврона был наполовину чёрный из-за обгорело-стей и имел только полголовы. Есть всё-таки вещи разрушительнее, чем наркотики. Атмосфера при погрузке при этом не была особо мрачной: напарники шутили, обсуждали последние новости, подкалывали друг друга за перегар.
— А я рад, что моя смена! Сегодня в Ростове хоть в «Бургер Кинге» наконец поем!
— Херня твой «Бургер Кинг», «KFC» — вот это настоящее мясо.
— «Вкусно и точка!» — грузчики и их помощники спокойно спорили про материковый фастфуд, размазывая чужие кишки по асфальту.
33, 34, 35, 36, 37, 38, 39… - я продолжал считать. Мы опустошали уже третий рефрижератор. Тела, тела, тела — у меня начинала кружиться голова. То ли уже от трупного запаха, то ли от тревожных мыслей, на которые подталкивали изуродованные пулями и снарядами мертвецы.
— Сколько насчитал?
— Тридцать девять.
— Ты чем считал? Их сорок пять по ведомости должно быть!
Погружённые в кузов тела тщательно пересчитали, но пропажи не нашли. «Отряд не заметил потери бойца». Напарники стали бегать туда-сюда с какими-то списками, кому-то звонить, отчаялись и устроили перекур. Пропавшие бойцы обнаружились несколько погодя как-то сами собой — все шестеро были в одном небольшом кульке размером с спортивную сумку. Помечена она была просто как «ДНК» — это были останки сгоревших танкистов, личность которых была установлена лишь ориентировочно.
«Ты становишься тем, во что веришь.
Работа, которую мы делаем, исцеляет боли».
Эта фраза, написанная белым маркером, украшала зелёную панель в салоне «Урала»-труповоза. Кого-то такая работа, может быть, и исцеляла — у меня же уже начинался нервный тик. Мы тряслись по полям какими-то военными тайными тропками, и в каждом пакете мусора на обочине мне мерещились человеческие останки. В кузове то и дело стукались об борта покойники, в салоне играл какой-то пацанский рэп про тяжёлую и жестокую жизнь на районе. Напарники грызли семечки, не обращая на меня никакого внимания.
Через пару часов мы остановились возле какой-то накрытой масксетью лачужки. Тут же материализовались два ФСБшника с тетрадками. Оказалось, что это КПП — раньше здесь проходила граница между Россией и Украиной. Сейчас — между старой Россией и новой. Новороссией.
— 200?
— Да.
— Сколько?
— 45. Пересчитывать будете? — пограничник скривился и показал взмахом руки, что ему тяжело из-за запаха даже рядом стоять, не то, что лезть в кузов.
— Вы не проедете. По списку в этой машине из живых едут только двое.
— Двое — это мы. Нам сопровождающего подкинули. У нас приказ — отвезти его в Ростов, передать Огрызку.
— А у меня приказ другой — пускать только по списку. — окружающие снова заговорили стихами.
Следующие два часа мы провели в ожидании: кто-то кому-то звонил, кто-то на кого-то кричал, кто-то кому-то тыкал в лицо бумажками.
Тела продолжали разлагаться и пахнуть: южнорусский март не был похож на холодильник.
Фото автора.
— «Бургер Кинг»!
Наша первая остановка после КПП была возле известной едальни.
— Здесь или с собой?
— С собой! — хором ответили напарники.
Я попытался робко возразить и предложить поесть за столом, но парни были неумолимы. Усевшись в тесной кабине, плотно прижавшись к друг другу локтями, мы принялись за трапезу. Почему было решено кушать в кабине, где стоит плотный запах мертвечины, а не в кафе — тайна велика есть. Протокол это или просто привычка парней — непонятно. Было в этом решении, впрочем, и хорошее — запах картошки фри и бургеров на какое-то время перебил запах жжёной и гниющей человеческой плоти.
Не спеша отобедав, мы наконец прибыли на территорию ростовского морга. На КПП была пробка из точно таких же, как у нас, «Уралов».
«Морг» оказался полноценной военной частью, вот только вместо строевой и огневой подготовки солдаты здесь занимались только одним — опознанием и обработкой покойников, последующей запайкой их в цинк, заколачиванием в деревянный ящик и отправкой домой. В мире только две таких воинских масти — одна в Оклахоме, сформированная под войну во Вьетнаме, а вторая здесь, развёрнутая под Афган и спрятанная за загадочной вывеской ЦПООП.
Символ похоронных войск — чёрный тюльпан. История его берёт начало с Афганской войны — так называли военно-транспортный самолёт Ан-12, на котором возвращался в СССР «груз 200». Чёрный тюльпан — самый мужской цветок, символизирующий бескорыстное служение и дружбу. В некоторых культурах его дарят друг другу мужчины — в знак поддержки и выражая крайнее почтение. Некогда такая традиция гуляла и у нас — жаль, что не прижилась.