Книга Z. Глазами военных, мирных, волонтёров. Том 1

И вопросивший проникнется к такому человеку уважением. Это очень греет самооценку.

У лутера не возникнет мысли, что в его жилище лежат шевроны убитых людей, лежат гильзы, которые дали возможность пороху толкнуть снаряд, который полетел убивать людей, лежит номер машины, хозяин которой, возможно, убит.

Я не суеверный человек, но не понимаю, зачем нести символы смерти в свой дом. И, тем более, зачем их дарить? Иногда мне кажется, что было бы гораздо эффективнее послать на разбор завалов в Мариуполе пару десятков журналистов-лутеров, чем сотни сотрудников МЧС. Уверен, журналисты разберут всё гораздо быстрее, если сказать, что под завалами есть шеврон «Азова». И, строго говоря, зачем вам сувениры? Вы боитесь забыть войну? Вам нужно вещественное напоминание о ней? Она и так осядет в вашем сердце, вы будете её помнить всю жизнь.

Отдельно хочу сказать о флагах.

Украинский или правосековский флаг — это самый желанный трофей, ой, то есть сувенир, для тех людей, о которых мы с вами говорим. Само собой, они не идут в атаку с подразделением, которое захватывает этот флаг, но получить такой «трофей» мечтают. В телеграм-канале кого-то из коллег видел, как он постелил этот флаг вместо дверного коврика. Я не питаю никакой любви к символике противника, но считаю, что журналист не может опускаться до таких вещей. Я не имею права осуждать бойцов, которые добыли флаг врага в бою, потеряли товарищей, они злы, они, наверное, имеют право глумиться над святынями поверженного противника. Но не мы. Вспоминается фотография Админа[72] (Reverse side of the medal) с украинским флагом в руках и подписью: «У меня нет привычки бросать и топтать флаги даже врага!» Если у него — солдата — нет, то откуда она взялась у вас?

А что после?

Про переживания вернувшихся с войны написаны целые фолианты, снято много фильмов и спето много жалобных песен.

Мы себя жалеть не будем, ибо это наш сознательный выбор, мы любим свою профессию и получаем от неё удовольствие.

Но когда на тусовке заиграет бит, уши-предатели вспомнят звуки разрывов тяжёлых бомб на «Азовстали». Когда друзья в московском кабаке закажут вино, нос вспомнит запах в подвале мариупольского драмтеатра. Когда друг начнёт жаловаться, что до войны зарабатывал 500 тысяч рублей в месяц, а теперь 300 тысяч, глаза вспомнят вереницы людей в Мариуполе, которые по десять часов стоят в очереди за пакетом с едой. Ты вспомнишь голодных мобилизованных с мосинками без бро-ников, которых пустили в бой после пяти дней подготовки. Ты вспомнишь всё и никогда не забудешь. Это не ПТСР, просто теперь ты подсел на войнушку и тебя волнует другой калибр проблем. И когда эта война закончится и мы все поставим в угол броники и приедем домой, нам станет скучно. Потому что репортёру очень сложно не подсесть на войну, тем более, у нас всё-таки лайт-война по сравнению с военными.

Мы будем доставать друзей рассказами на пьянках. Первое время им будет интересно, но потом это станет их раздражать. Можно ещё молчать. Но тогда оно всё будет копиться внутри и съедать. Кому-то помогает об этом писать. Я вот пишу. Правильно написал военкор Anna-News Харченко, что на тебя всем будет плевать, кроме мамы и папы. У всех свои заботы, надо деньги на ипотеку искать, а из-за этой войны зарплата упала. Кроме родителей, ждать будет девушка или жена, если повезёт. Поэтому между командировками я стал гораздо больше времени уделять жене, чем друзьям. Именно ваша женщина будет ждать от вас весточки каждый день. Не друзья. Она будет плакать перед сном в ожидании вас. Не друзья.

Даже для бывшего солдата пережитая война зачастую самое яркое событие в жизни.

Я уверен, что средний журналист гораздо более чувствителен, чем средний военный, просто потому что впечатлительность и, как бы это по-гейски ни звучало, тонкая душевная организация критически важны в нашей профессии. Чтобы сделать хороший материал, надо пропустить всю боль через своё сердце. Поэтому, я уверен, работа в зоне боевых действий оставляет печать на сердцах нашей братии, пусть некоторые и храбрятся: дескать, всё нормально.

И когда в какой-то локации опять загрохочут пушки, а Телеграм булькнет сообщением от начальника «Поедешь?», мы будем радоваться, как дети. Я сам радуюсь каждому такому бульку. Правильно спел отменённый Z-общественностью Шевчук: «Война бывает первая, а больше не кончается». Но не только он.

БАРСы НА МОРОЗЕ Рамазан Сулейманов, боец БАРСа, нацбол

Как же я замёрз прошлой ночью. Поразительно холодная весна. Наш «Урал» тормозит, поворот — и вот борт открыт, а взвод уже снаружи. «Наружен» оказалась лесополоса. Позади неё домики неизвестного посёлка, а вокруг (пока что!) Украина.

Косой, наш взводный, начал издавать командные звуки. Разобрать его речь всегда было той ещё проблемой: дело в специфической манере говорить — Косой слишком много плевался. В среднем на каждое слово приходилось по паре плевков, в которых полностью терялся смысл фразы.

— Так, тьфу-тьфу, бля, тьфу-тьфу! — на сленге Косого это обычно означало «внимание».