Книга Z. Глазами военных, мирных, волонтёров. Том 1

Вернёмся к броне. Когда мне говорят про «тяжёлый» бронежилет, я вкрадчиво напоминаю, что солдат несёт на себе бронежилет, шлем, личное оружие, БК к личному оружию и ещё часть БК к тяжёлому стволу: пулемётную ленту, «улитку»[66] АГС, пару зарядов к РПГ или «Муху»[67]. И он с этим бегает, прыгает, ползает и иногда не снимает броник суткам и. Современный солдат тащит на себе около 30 кг, а вес стандартного броника на журналисте редко превышает 12–13 кг, ещё несколько кг рюкзак. При этом журналист обычно передвигается на машине, и долгие пешие марши для него скорее исключение, чем правило. Поэтому проблема тяжёлого бронежилета решается правильным пониманием ситуации, в которой ты оказался, и силовыми тренировками в зале.

Ещё я без ума от рассуждений некоторых коллег, что, дескать, в случае чего бронежилет тебе не поможет. Военные, наверное, дураки и ничего не понимают, просто так носят лишний вес и зарабатывают себе межпозвоночные грыжи, им же больше таскать нечего. Таким скептикам я советую вытащить бронеплиту из своего жилета, там на внутренней стороне будет написан класс защиты. Скорее всего, это будет бр4 или бр5, если повезёт. Потом нужно спросить Гугл, что значит эта аббревиатура, следом придётся удивиться — оказывается, эти буковки означают, что ваш бронежилет держит пулю с повышенной пробиваемостью из АК с 10 метров. Неплохо, да?

В заключение хотел бы сказать пару слов о шлемах. Почему-то среди корреспондентов на Донбассе стало модным носить «безухие» шлемы. Я понимаю, они красивые, в них мы похожи на спецназ, но любая экипировка всегда подбирается под специфику работы. Задача «безухих» шлемов — защищать головы спецназовцев с их активными наушниками или массивными радиогарнитурами. «Безухий» шлем является не только средством бронезащиты, но и платформой для установки дополнительного снаряжения: ПНВ[68], инфракрасного маячка, фонаря, камеры. Все эти девайсы нужны для специальных задач специальных людей, коими журналисты не являются. А специальные люди вынуждены платить за это пониженной площадью защиты головы, чтобы максимально облегчить вес шлема, на который и так установлена куча дорогих и нужных им устройств.

«Трофеи»

Лутинг среди некоторых корреспондентов приобрёл катастрофический размах. Многие взрослые мужчины радуются, как дети, найдя шеврончик «Азова», хвостовик от мины, патрон от ДШК, книжки на эльфийском[69] или ещё какой-нибудь военный мусор. Многие, как сороки, слетаются на брошенные позиции украинцев и мечутся в поисках любопытных безделушек, не брезгуя копаться даже в карманах брошенной одежды. Найдя нечто интересное в груде военного мусора, они гордо именуют это «трофеем». В гостинице не раз слышал диалоги в стиле: «А какие трофеи ты сегодня надыбал?», «А давай махнёмся» и прочее.

Трофей — это оружие или военное имущество, которое пригодно для использования в военных целях. И трофеи — приоритет армии. Кто ты вообще такой, чтобы называть найденную вещь своим трофеем, если ты не был в том бою и не стрелял в прежнего хозяина этой вещи? Трофей — это добыча военного и только его.

С другой стороны, если где-то на позициях я увижу ничейный американский гемо-статик или хорошие керамические плиты для бронежилета и рядом не будет военных, которым они нужнее, я с удовольствием их заберу вместо своих стальных, а стальные отдам бойцам. Но и это нельзя назвать трофеем, я-то гражданский. Это что угодно: кража, мародёрство, лутинг, но не трофей.

А когда трофеями называют тубусы от гранатомётов и школьные медали с жовто-блакитной ленточкой, мне становится смешно. Для обозначения этих вещей в русском языке есть специальное слово — сувенир. Сувениры покупают на память туристы на море в Турции и Египте. Называйте вещи своими именами. Заметил, что желание запасаться сувенирами прямо пропорционально навороченности камуфляжа носителя: чем больше камуфляжа и чем он красивее, тем больше человека тянет к неконтролируемому сбору всякого мусора.

При этом я не считаю, что цепануть пару безделушек на память — это какое-то серьёзное преступление, хотя сам ничего стараюсь не брать. Всему должен быть предел. Но когда один из моих коллег, при всём тёплом и уважительном моём к нему отношении, вывозит на большую землю чёртов хвостовик от мины, тубус от NLAW[70], пустую пулемётную ленту, табличку «Мины», скрученный с машины в Мариуполе номер, целую кипу шевронов, гильзу от снаряда, украинские книги и ещё кучу всякого добра, мне становится страшно за сердце таможенника на Успенке[71]. Но потом я радуюсь: в Москве, видимо, откроют, наконец, музей русско-украинской войны.

Я вижу только одно рациональное объяснение данному феномену. Когда наш лутер вернётся домой, он разложит эти сувениры по самым видным местам своей квартиры, его гости увидят и поймут — он был на войне. Спросят: «Ну как там было, братан?» И он ответит что-то вроде: «Да, тяжело; тому, кто не был, не понять».

Или, наоборот, с деланой беззаботностью скажет: «Да, было круто, весело и страшно».