Книга живых

— А этот дом еще в девяностые подарил партии один сторонник демократии. Вот с тех пор они здесь и сидят. Да вы, фельдмаршал, громче стучите. Охранник, небось, спит.

И действительно, когда Дубравин несколько раз бухнул в металлическую дверь кулаком, а потом наподдал еще и ногой, изнутри залязгал засов. Приоткрылась дверь, оттуда высунулась лохматая, славянская голова. Затем показалась красная — видно, с перепоя — физиономия. И наконец перед ними во всей красе объявился казачок в камуфляже — традиционной форме всех охранников постсоветского пространства.

— Хто такие? Чего надо? — поприветствовал их, судя по знакам, сотрудник казачьего охранного ЧОПа, молодой жилистый парень со странными в этих краях голубыми глазами и рыжей копной волос.

«Но без усов», — отметил про себя Дубравин. И представился, заявив, что ищет главного демократа республики. Как ни странно, парень этот не послал их на три буквы, не стал рассказывать, что «шефа нет и не будет никогда», а открыл дверь и пригласил внутрь. Провел в казенную приемную, усадил на продавленный диванчик и ушел звонить.

Из коридора Дубравину был слышен его сиплый голос: «Разрешите доложить! Тут прибыл господин Дубравин. Спрашивает самого». А потом он все-таки перешел с докладного тона на простой: «Абеке, я их уже запустил в приемную!» И снова: «Слушаюсь!»

Казак вернулся к посетителям и неожиданно заявил:

— Азимбай Са… скоро прибудет. Попросил подождать… Я могу предложить вам чаю.

Видимо, ему объяснили важность московского гостя. И он принялся хлопотать. Дубравин вспомнил отчество Ваксанова — Сагидрахманович — и понял, почему казачок не смог его выговорить.

Действительно, минут через десять поднесли чай в чайнике и разноцветные пиалки. А еще через десять на пороге приемной появился и сам Ваксанов. Еще не старый, но уже весь седой. С седыми прядями в густых волосах. С белыми усами, но еще черными дугами бровей. Лицо знакомо-округлое. Манеры по-восточному мягковеличавые, плавно-барственные. Олег, отставив пиалу в сторону, поздоровался и слинял.

После объятий и похлопываний они присели друг напротив друга. Дубравин не стал фальшивить и плести, что захотел с ним встретиться, потому что давно не виделись. А сразу взял быка за рога. Был, мол, на похоронах, получил записку, ездил в «Лесную сказку» к Ерболу, тот направил к тебе. Дубравин уже давно обращался к Азимбаю на «ты», словно приглашая его тоже перейти на этот более близкий формат, но тот был по-прежнему по-восточному церемонен.

— Да, правда! Ербол отдал мне бумагу. А забрать ее попросил меня имам-хатыб Рустам Хаймуллин… Вот так, уважаемый!

Увидев, что на лице у Дубравина возникла гримаса недоумения, он пояснил:

— В последние годы они сильно сдружились на религиозной почве. Оба исповедовали мистический ислам. Были суфиями. Или делали вид! Я не знаю. Особо не вникал в эти тонкости, уважаемый.

— И где они теперь, эти бумаги? — Дубравин почему-то побоялся даже сказать «завещание». Видно, не привык к тому, что Амантая больше нет.

— Вы говорите «бумаги»! Но бумаг особых не было и нет. Есть только несколько листков. Достаточно странных, — ответил Азимбай.

Дубравин нетерпеливо спросил:

— Я бы их посмотрел…

— Конечно, конечно! Я их сейчас достану.

Азимбай достал ключи из портфеля. Лязгнула открываемая дверца металлического сейфа.