Книга живых

— Я чего-то не пойму! — сказал задумчиво Дубравин. — Если это так называемое завещание Амантая, то на хрена попу гармонь? Чего тут скрытничать и прятать его от народа и от кого-то?

— Я думаю, уважаемый, это не то завещание, о котором все говорят. Скорее всего, это так называемое письмо верности.

— Чего-чего? — переспросил Дубравин.

— Э, уважаемый! Дело в том, что когда-то сам «ноль первый» писал такое письмо своему предшественнику, а когда возглавил страну, ввел в постоянную практику подобного рода письмотворчество. Все люди, что были приближены к «телу», должны были писать такие личные клятвы Хозяину. Все, даже родственники. Его зять тоже писал такое письмо. Но, правда, потом, когда они окончательно разругались, письмо зятя было опубликовано в каком-то бульварном листке. Так что такие клятвы верности никого ни от чего не спасают и ни к чему не обязывают.

И Азимбай продолжил рассказ о царящих в нынешней элите нравах:

— Видно, такое же письмо наш «ноль первый» потребовал написать и Амантая. Вот его-то нам и подсунули.

— Но зачем? — спросил его доверительно Дубравин. — И кто?

— Наверное, чтоб не искали настоящее завещание, — ответил ему в тон Азимбай.

— А вообще оно может существовать, это завещание?

— Думаю, да. Уважаемый Амантай Турекулович был человек резкий. И знал очень много. Так как все тридцать лет работал рядом с «ноль первым». А в последние годы чувствовал себя обиженным тем, что Хозяин предпочел людям из команды своих родственников. Я думаю, он мог оставить записки. И потом эта его неожиданная гибель в автокатастрофе…

Дубравин вспомнил разговоры на поминальном асе Амантая:

— А что, есть какие-то подозрения?

— Понимаете, уважаемый, наша политическая история за эти тридцать лет много чего видела. Изначально, конечно, дело до убийств не доходило.

— Вот, Азимбай, ты писал в статье, что все выборы у вас, начиная с двухтысячных, — фальсификация. Но тебя ведь допустили до выборов президента? И, как-никак, ты набрал целых шестнадцать процентов!

— А, вы об этом! Уважаемый, это были выборы особенные. Второго президента. Тут есть несколько причин. Во-первых, все хотели, чтобы эти выборы признали легитимными. А для этого надо было допустить хоть кого-то из оппозиции. А я в оппозиции самый старый. Двадцать пять лет. Во-вторых, приехали международные наблюдатели. И им надо было что-то показать. В-третьих, на выборы шел преемник, а не сам Хозяин. И если бы на выборы он шел сам, то себе бы он взял как минимум девяносто пять — девяносто восемь процентов. А тут — преемник. И преемнику следовало показать его место. Поэтому выборы решили сделать почти настоящими. Но когда они поняли, что я выигрываю, то сразу засуетились, забегали, — голос у Азимбая задрожал. — А того они не знают, каково мне все эти годы быть одному. В одиночку стоять…

Дубравин его понимал. Но Азимбай справился и продолжил:

— У нас ни одни выборы в мажилис не происходили вовремя — всегда то раньше, то отменялись.

— А почему? — не удержался Дубравин.

— Потому что они проводились, когда это было выгодно нашему несравненному Отцу нации. И что главное — наша политическая, скажем так, линия, несмотря на все особенности, почти всегда повторяла политическую линию России. Только в России все происходило по-настоящему. Иногда трагично. А в Казахстане часто все заканчивалось фарсом.

Вот вспомните октябрь девяносто третьего года, когда Ельцин разгромил парламент и принял свою новую Конституцию, которая дала ему полномочий больше, чем имел царь. А у нас все было изящнее, намного проще и смешнее.

— Не понял. Это как?

— Ну, нашему Хозяину тоже парламент не нравился. Слишком уж он был самостоятельный. И по Конституции президент должен был, как говорится, согласовывать, утверждать, отчитываться. А хотелось быть хозяином. — Азимбай помолчал. Усмехнулся в усы. — Правда, у нас разгон парламента растянулся по времени. Его распускали дважды.

«Все идет по кругу!» — тоже усмехнулся сам себе Дубравин, вспомнив начало двадцатого века, когда после Первой русской революции 1905–1907 годов государь Николай Второй тоже был вынужден воевать со слишком оппозиционной Думой и периодически распускать законосовещателей.

А тем временем Ваксанов продолжал свой рассказ: