Книга живых

— Ха, уважаемый! Это еще не все. Он вошел во вкус! Повторно собрал сессию этой Ассамблеи. И получил от нее добро на второй референдум по принятию новой Конституции.

— То есть он, как бы минуя всех своих политических оппонентов, напрямую обращается к народам Казахстана. И те дают ему добро на все дело.

— Во-во!

— Ну, брат! Это выше нашего понимания. На ходу подметки рвет.

— И западного тоже. Те только разводят руками. Оба-на! И он уже олицетворяет абсолютную власть. Но при этом слова, слова. Про демократию, власть народа. Всех убаюкивает. После принятия этой Конституции Суперхан мог смело повторять вслед за Людовиком Четырнадцатым: «Государство — это я!» Все три ветви власти — законодательная, исполнительная и судебная — оказались с того времени у него в руках. Республика стала полностью президентской. А потом и выборы стали не нужны.

Дубравин смотрел на своего старого товарища круглыми глазами:

— Это как?

— А вот так! В какой-то момент Хозяин решил, что реальные выборы вообще не нужны. И построил простой, но эффективный механизм. Мне о нем рассказал его бывший зять. Делалось это так. Печатается на всю страну два комплекта бюллетеней. Один развозится по участкам для голосования, а второй остается в Комитете национальной безопасности. Люди голосуют, заполняя бюллетени. После окончания голосования их собирают и сжигают. А сотрудники КНБ заранее привозят на участки уже заполненные у них вторые экземпляры. Их и начинают считать в комиссиях.

— ???

— В бюллетенях ведь стоят только галочки, — пояснил Азимбай. — За кого. Они же анонимные. Посчитают. И у них искомое лицо получает девяносто два процента. Так было в две тысячи пятом году на очередных-внеочередных выборах. Дошло до того, что в третьем парламенте оказались исключительно только члены его партии.

— Е-мое! — сказал Дубравин. — Даже наши до такого не додумались. А ведь как просто!

— У вас страна слишком большая. Народу много. И возить вторые экземпляры далеко. Да вдруг кто-то проболтается. У нас все проще. И в комиссиях сплошь зависимые люди. Чуть что — сразу прижмут. А чтобы уж совсем осечки не вышло — поставили в КНБ дублирующий сервер Центральной избирательной комиссии. Он выдает итоговые цифры, которые ему диктуют из Администрации Самого…

— Не переживай! У нас тоже все очень похоже. Имитационная демократия. Выборы без выбора. И страной управляют безымянные бюрократы. Ты мне много чего интересного рассказал. Ну, а все-таки где же в те времена был Амантай? Он с кем?

— Он всегда был с Шефом. С того времени, когда ушел от нашего знаменитого бывшего премьер-министра Базаралы Карабаева. Участвовал во всех его делах. Поддерживал. Впрочем, что это я заговорился…

И Азимбай сосредоточенно замолк, старательно пережевывая кислющий лимон. И попутно наливая еще один наперсток с духовитой коричневой жидкостью…

…В конце концов он все-таки выдал свое видение ситуации:

— Ты же все хочешь меня спросить, где его завещание? В последнее время он был очень близок с одним нашим имам-хатыбом, настоятелем мечети. Может быть, он ему его и оставил. Но просто так сам не ходи. Пусть тебя Рашид Мавлянович подвезет. Помнишь его?

III

По дороге к мечети, в которой трудился во имя Аллаха милостивого и милосердного духовный наставник Дайрабай Рысбай, разговор в основном вел Рашид Мавлянович. Степенный и рассудительный представитель татарского народа когда-то обретался вместе с Турекуловым в ЦК комсомола Казахстана. Потом жизнь развела их. Амантая продвигал дядя Марат. У Рашида таких родственников не было. Так что, когда угасла молодость, его, как говорили в советское время, подвинули — отправили работать партийным секретарем какого-то строительно-монтажного управления. Но связь их не прервалась. И о Рашиде Мавляновиче Амантай всегда говорил с огромным уважением, что было даже удивительно при его горячем, порывистом и обидчивом характере. Вместе они ходили в мечеть к наставнику. Вместе ездили по святым местам ислама. Разговор в машине крутился в основном вокруг вопросов веры. Рашид, морщинистый, с седой щетиной на щеках, неторопливо управлял своей «хондой». А Дубравин рассказывал о странностях Амантая:

— В последнее время он озадачивал своей неистовой религиозностью, появившейся невесть откуда. Как-то раз захожу в гостевой дом, где он у меня останавливался. А он расстелил коврик в углу. И молится. Все как положено. Я ушел, чтобы не мешать. Приду, думаю, попозже. Пришел. А он опять, как бы это помягче выразиться, стоит попой вверх. А времени прошло после первого моего захода немало…

— Ой, — вздохнул Рашид, — это еще полбеды. Что он творил в дороге! Зима. Мороз. Едем в машине по степи. Останавливается на трассе. Достает коврик, стелет его на заснеженную обочину, становится на колени и начинает молитву… Я ему говорю: «Ты что, совсем с ума начал сдвигаться? Мороз, ветер, пурга!» А он одно свое талдычит… А ведь как суфий он попервоначалу очень даже легко относился к этой ритуальной части ислама. А вот в последние месяцы его как переклинило.

Помолчали.