Книга жизни [сборник]

А поздней осенью, когда осень только дома на календарном листке, а во дворе настоящая зима: встала река и морозы под сорок, в мастерские неожиданно заявился Смольников и весело крикнул:

– Пламенный привет бывшим гегемонам от коммерческих деятелей.

Был он в кожаной меховой куртке, норковой шапке и вид имел представительный. Поручковался со всеми, вступив в веселую перепалку. Ему – как дела, торгаш? Он в ответ – все прекрасно, голожопые пролетарии… Последним, с кем поручковался, был Новоселов, стиснув ему руку, Смольников прошептал:

– Был недавно в Москве, видел Марию. Пошли, поговорим. Дома никого.

Напоминание о дочери бросило Новоселова в жар, и, когда вышли из мастерских, он набрал горсть снега и растер им лицо.

При встрече с ними молодые восхищенно оглядывали Смольникова, старые, видимо, принимая за начальника, здоровались, почтительно склоняя голову.

Новоселов не вытерпел, зло крикнул проходившей бабке:

– Пантелеевна, ты что кланяешься, разве не видишь, кто это? Алексея не узнала?

– Узнала, Коля, и вижу, потому и кланяюсь.

– Что видишь?

– А то. Рожа гладкая, сытая, да и одежа… А день-то ноне рабочий, ты вон в телогрейке, – разговорилась бабка, – у нас ведь в рабочее время кто вот так, руки в брюки, хер в карман, ходит? Начальники. Думаю, вдруг и Алексей каким-нибудь начальником сделался, больно много их при новой власти развелось. Не покланяюсь, так он мне или пенсию не выдаст, или вообще из дому выгонит. Как тут не кланяться, да тут собаке покланяешься, лишь бы не кусала. А по телевизору, я его к соседу, Витьке Вертлявому, хожу смотреть, хожу редко, когда сам-то тверезый, так по телевизору все о свободе, да о свободе. Да кака это свобода – хоть сейчас в прорубь головой. Эх! – бабка махнула рукой и засеменила дальше.

– Тяжело старым людям, особенно одиноким, – вздохнул, глядя вслед бабке, Смольников. – Все, что работяги за семьдесят лет по крохам собрали – бесплатное образование, медицина, нормальная пенсия, а, главное, уверенность в завтрашнем дне, – все разом отобрали. А как вернуть? Вопрос.

Они подошли к дому и только толкнули калитку, как к ним с громким лаем кинулась огромная собака, но тут же виновато завиляла хвостом.

– Стареешь, Тобик, стареешь, раньше за километр своих чуял. Так и мы, туркаемся, туркаемся, а потом… – Смольников поднялся на крыльцо и уже там докончил: – Тобику повезло, его не выкинут на улицу, умрет сытый и в своей конуре, а человек – кому он нынче нужен под старость? Государству? Да государство, наоборот, последние портки снимет. Демократия.

Вошли в дом, и Смольников, скинув куртку и шапку, быстро достал бутылку водки, нарезал сала, принес соленых огурцов, грибов, хлеб. Разлил.

– Давай за встречу.

– Давай, – Новоселов рад был водке, надо было чем-нибудь сбить то волнение, напряжение, которое возникло внутри при упоминании о Марии.

– Ух, хорошо пошла. Я раньше все по импортному вину ударял, а потом понял, лучше нашей водки пойла нет. Вот пиво у них бутылочное ничего…

– Что сказать-то хотел, говори, – Новоселов ткнул вилкой кусочек сала и стал вертеть его перед собой.

– Видел я Марию там, в клубе. Встретились случайно. Спустился я сверху, от брата, пивка в баре взять, и тут Мария, увидела меня, покраснела до слез – поняла, что я все знаю. Ну поздоровались. Первым делом она попросила, чтобы я вам ничего не говорил. Ну а потом, как вы живете, как ваше здоровье. Долго говорить было нельзя, эти рожи сутенерские уже коситься начали. Она и спрашивает, где я остановился, когда уезжаю и не возьму ли небольшую посылочку, вам, значит. Я предложил встретиться на нейтральной территории, обговорили, где, в какое время, и разошлись. Короче, передала она при следующей встрече пакет, – Смольников вышел в соседнюю комнату и вернулся с чемоданом, положил его на табурет и достал пакет – что-то завернутое в газету и перевязанное бинтом. – Вот, бери.

– Ты что, издеваешься? – прохрипел Новоселов. – Какая, к черту, посылочка. Я знать ее не хочу. Нет у меня дочери, и некому мне посылки слать. Поедешь в Москву, отдашь обратно.

– Ну уж хер-то! Я тебе привез, а дальше сам думай, что с ней делать. Да ты, прежде чем отказаться, сначала открой ее, дурень. Открой. Не хочешь, я сам открою, мне Мария сказала, что там, – Смольников сдернул бинт и быстро развернул газету, и показалось содержимое – деньги, много денег.

– Видал?

– Ты сам-то представляешь, что привез? – зло спросил Новоселов, вскакивая со стула.

– Деньги, деньги тебе привез! – начал злиться и Смольников.

– Деньги… Это грязные, сволочные деньги, да им место в печке, и то дома вонять будет.

Смольников неторопливо завернул деньги в газету, натянул на пакет петлю из бинта и уж потом сказал:

– Можно, конечно, и сжечь. Но и она их не на дороге нашла… Ты ведь не знаешь, что у Марии на душе. А я видел ее глаза, переживает девка. Съезди к ней, поговори. Зря ты в тот раз этого не сделал. А деньги забирай и вали отсюда. Не возьмешь, скажу Зойке, откуда эти деньги.

Зойка, сестра Смольникова, была известной сплетницей, сказать ей, значило сказать всей деревне.