Книги Яакововы

- Да как же это "списывать"?! – выкрикивает ксёндз декан. – Что означает это "списывать"? Ведь вся моя работа – это thesaurus stultitiae (собрание глупостей – лат.). В своих книгах я собрал людское знание, так как же мне было не списывать? Как же мне было не листать? Ведь знания Аристотеля, предания Сигиберта⁸⁵ или письма святого Августина не могут быть чьей-то собственностью! Возможно, он и магнат, и сокровищницы его полны, но ведь знания ему не принадлежат, и на них нельзя поставить печати и нельзя отгородить его межами, словно поле! Мало ему того, что у него имеется, так еще и мне желает попортить единственное, что у меня есть – доброе имя и консидерацию (здесь: возможность консультировать) читателя. Когда omni modo crescendi neglecto⁸⁶, огромными усилиями довел я свой труд до конца, он мне подобной клеветой должен портить репутацию? Dicit: fur est!⁸⁷ Из-за того, что я украл его идею. И что же это за грандиозная задумка: составлять перечень интересных вещей! Как только находил я где-либо мудрого, то sine invidia, без зависти на teatrum своих Афин этот курьез переношу. Так что же в этом плохого? Любому бы пришла в голову подобная идея. Так пускай же покажет мне, где.

Здесь ксёндз декан одним движением достает из пакета том, и глазам епископа показывается новехонькое издание Новых Афин. Запах типографской краски, интенсивный и едкий, наполняет им ноздри.

- Это же уже четвертое издание, - пытается успокоить Хмелёвского епископ Дембовский.

- Ну да же! Люди читают это чаще, чем вам, дражайшее наше Преосвященство, кажется. Во многих шляхетских домах, да и у некоторых мещан эта книжка стоит в гостиной, и к ней обращаются старые и молодые, и так потихоньку, nolens volens, по каплям поглощают знания о мире.

Услышав эти слова, епископ Дембовский задумывается: ведь мудрость это состояние взвешенной оценки мнений, и ничто больше.

- Возможно, что обвинения и несправедливы, но их высказывает весьма уважаемый человек, - говорит он, после чего прибавляет: - Хотя сварливый и озлобленный. Что мне делать?

Ксёндзу Хмелёвскому хотелось бы церковной поддержки для своей книги. Тем более, что сам он ведь сотрудник Церкви, храбро стоит в рядах ее почитателей и работает для добра Церкви, не думая о собственной выгоде. И вспоминает, что Польша – неподходящая страна для книг. Вроде как, в этой стране имеется шестьсот тысяч шляхтичей, а в год издают всего три сотни наименований, так как же эта шляхта должна думать. Мужик уже по самой основе читать не умеет, такова его судьбина, так что ему книги не нужны. У евреев имеются свои книги, латыни они, в основном, не знают. На миг ксёндз замолкает, а потом, глядя на свои оборванные пуговицы, говорит:

- Два года назад Ваше Преосвященство обещало, что окажете материальную помощь изданию... Мои Афины это сокровищница знаний, которую каждый должен иметь.

Ксёндзу не хотелось этого говорить, чтобы епископ не посчитал его тщеславным, но с огромным желанием хотел бы видеть Афины в каждом шляхетском имении, где их читал бы каждый, ибо именно так он эту книгу и писал: для всех, пускай бы даже и женщины после работы уселись за них, а некоторые страницы были бы пригодны даже для детей... Ну, не все, прибавляет он про себя.

Епископ откашлялся и несколько отодвинулся, потому ксёндз декан прибавляет уже тише, уже не столь восторженным голосом:

- Только ничего из этого не вышло. Сам все скрупулезно заплатил иезуитам в типографии из денег, что были отложены на старость.

Епископу необходимо каким-то образом вывернуться от этих абсурдных требований сарого коллеги. Ни денег, поскольку, откуда? – ни поддержки. Епископ даже не читал эту книжку, а Хмелёвский не слишком ему нравится. Уж слишком он неопрятен, как на хорошего писателя, во всяком случая, на мудреца он никак не похож. Уж если и поддержка, то, скорее, Церкви, чем от Церкви.

- Ты, отче, живешь пером, значит, пером и защищайся, - говорит он. – Предлагаю тебе написать эксплику – объяснение, и в таком манифесте помести свои аргументы. – Он видит, как лицо священника меняется, вытягивается и делается печальным, и ему тут же делается жаль пожилого человека, потому он мякнет и быстро прибавляет: - У иезуитов я тебя поддержу, только ты этого не разглашай.

 

Позволение на печать Новых Афин со стороны львовского архиепископа

 

Похоже, что ксёндз Хмелёвский ожидал не такого приема, ему хотелось еще что-то сказать, но в двери уже стоит какой-то секретарь, похожий на крупную мышь, поэтому он забирает свой сверток и уходит. Идти он старается свободно и с достоинством, чтобы по нему не столь сильно было видно, насколько он разочарован.