Книги Яакововы

Теперь чуть ли не каждый день кто-нибудь прибывал из Польши с добрыми вестями, с радостным румянцем на лице, и стало ясно, что мы возвращаемся. Об этом уже вызнала Хана, потому что ходила хмурая и на меня глядела со злобой, не отзываясь ни словом, словн бы это я был виноват в том, что Яаков желает покинуть этот красивый дом. И сразу же после сбора винограда, урожай которого был наилучшим за много лет, а гроздья оказались настолько сладкими, что липли к пальцам, мы отправились к своим в Бухарест за поддержкой. И собрали столько, что удалось купить повозки и лошадей, так что можно было собираться в путь. А из письма из Польши от наших братьев узнали мы, что нас ожидает там целая деревня в землях епископа. И впервые прозвучало то слово: Ивань.

 

Существуют вещи внешние и внутренние. Внешние – это кажущееся, и мы проживаем в вещах внешних, в кажущемся, словно люди во сне, и законы этого кажущегося должны принимать за истинность, хотя они и не такие. Когда проживаешь в в месте и во время, в котором требуют исполнения какие-то законы, то эти законы следует соблюдать, но не следует забывать о том, что эти порядки всего лишь относительные. Ибо правда совсем другая, и если кто не приготовлен, чтобы познать ее, она может показаться ему пугающей и страшной, и он станет проклинать тот день, когда ее познал.

Но я думаю, что каждый человек всем собо чувствует, как оно есть на самом деле. Вот только, говоря по сути, он не желает этого знать.

Ксёндз Бенедикт пропалывает душицу

 

Kabbaladenudata фон Розенрота 1677 года издания, написанная по латыни – ксёндз Хмелёвский получил ее от Шора после того, как спасал его иудейские книжки, которые, впрочем, уже возвратились к хозяину, когда была издана королевская грамота. После того ксёндзу изрядно полегчало, потому что, если бы кто узнал, что отец декан хранит в своем фирлеевском доме, скандал вышел бы немалый. Потому и к подарку у него неясное отношение. Ее, эту книгу, завернутую в ткань и обвязанную конопляным шпагатом, принес какой-то батрак. Книга, должно быть, стоила целое состояние. Парень вручил ее ксёндзу, не говоря ни слова, и исчез.

 

 

Ксёндз читает книгу после обеда. Буквы маленькие, так что читать ее он может только в полном дневном свете, сидя у окна. Когда начинает темнеть, он открывает бутылку вина и откладывает книгу. Он держит вино во рту и глядит на свой садик, на тянущиеся за ним неровные луга за рекой. Травы высокие, ними шевелят дуновения ветра – луга ходят волнами, дрожат, словно были живыми. Это походит на шкуру коня, которая вздрагивает и дрожит, когда на нее садится жук. При каждом дуновении травы приоткрывают свои светлые чресла, серо-зеленые, словно подшерсток у пса.

Ксёндз разочарован; он ничего не понимает, хотя это обычная латынь, но по содержанию она напоминает писания пани Дружбацкой. Возьмем, например: "Голова моя полна росы" – ну вот что это значит?

И сотворение мира какое-то уж слишком поэтичное. У нас: трах-бах, в течение шести дней Господь сотворил мир за шесть дней, словно хозяин, который что-то делает, а не задумывается. А вот здесь все оно какое-то усложненное. У ксёндза слабеют глаза, чтение его мучает.