Книги Яакововы

Странная это книга. Вроде как давно он желал широких знаний, таких, которые бы поясняли начало и конец, движения планет на небе и всяческие чудеса, но здесь все для него слишком неуловимое, и даже его любимые латинские схоластики на такие объяснения чудес никогда бы не отважились – взять хотя бы, что Иисус Христос является Адамом Кадмоном¹¹⁶, чистым божественным светом, что сошел на землю. Теперь же он размышляет, к примеру, о переселении душ. Он сам, вроде как, слышал о такой ереси, но о ее смысле никогда не задумывался. Книга говорит, что в этом нет ничего плохого, чтобы и добрый христианин верил в то, что после смерти мы возрождаемся в иных воплощениях.

Да, довольно-таки охотно признает ксёндз, как признает всегда, ведь он, прежде всего, человек практичный, это был бы шанс к спасению. Всякая жизнь в ином воплощении давала бы нам больше возможностей для совершенствования, к искуплению грехов. Вечная кара в аду редко бывает компенсацией за все произведенное тобою зло.

Но потом ему становится стыдно за то, что вообще подумал подобное. Жидовская ересь. Он опускается на колени у окна, под картиной со святым Бенедиктом, своим покровителем, и просит у него заступничества. И извиняется за собственное легкомыслие, за то, что вообще пускается в подобного рода рассуждения. Правда, заступничество святого Бенедикта как-то не действует, поскольку дикие мысли вновь приходят к нему в голову... С преисподней у ксёндза вечно случались проблемы. Вот не мог он как-то поверить в ее существование, не помогали страшные рисунки, которые он видел в книгах, а было их огого сколько. А вот тут читает, к примеру, что души, населяющие тела язычников, которые занимались каннибализмом, не попадут непосредственно и навечно в ад, ибо это было бы немилосердно. Ведь это же не их вина, что они были язычниками и не знали света христианства. Но, благодаря очередным воплощениям, они получат шанс на исправление и искупление зла, которое совершили. Разве это не справедливо?

Эта мысль настолько возбуждает и оживляет, что он выходит в садик подышать воздухом, но, как оно всегда бывает в садике, несмотря на то, что уже почти смеркается, он начинает выщипывать ненужные ростки, и вот, не успел оглянуться, как уже на коленях полет душицу. А вдруг и душица принимает участие в этом великом деле совершенствования, и в ней проживают некие невыразительные души? Что тогда? И даже хуже: а что если это сам ксёндз, как раз, является орудием извечной справедливости, и он в этот момент карает грешные растеньица – выпалывая грядки, лишая ростки жизни?

Беглец

 

Вечером под дом фирлеевского священника заезжает еврейская фура, крытая конопляной плетенкой, но всего лишь притормаживает, разворачивается на дворе ксёндза и исчезает по дороге на Рогатин. Ксёндз глядит из сада и видит под оградой из ивовых прутьев высокую, неподвижно стоящую фигуру. Темный плащ стекает с плеч до самой земли. В голове священника мелькает ужасная мысль: это за ним прибыла смерть. Он хватает деревянные грабли и быстрым шагом идет навстречу.

- Кто ты такой? А ну, говори. Я священник святейшей Церкви и дьявола не боюсь.

- Знаю, - неожиданно тихо звучит мужской голос. Голос хрипловатый, ломающийся, как будто бы его владелец не пользовался им много-много лет. – Я Ян из Окна. Не бойтесь меня, милостивый отец. Я хороший человек.

- Тогда, что ты здесь делаешь? Солнце уже зашло.

- Евреи меня сюда подбросили.

Ксёндз подходит ближе и пытается увидеть лицо прибывшего, но тот держит голову опущенной, а большой капюшон закрывает его.

- С этими евреями, это уже перебор. За кого они меня считают? – бурчит себе под нос священник. – Как это "подбросили"? Или ты с ними держишься?

- Сейчас я с милостивым отцом, - отвечает тот.

Мужчина говорит не совсем четко, небрежно, но по-польски, с легким русинским распевом.

- Голодный?

- Не очень. Кормили хорошо.

- Тогда чего ты хочешь?

- Убежища.

- Своего дома нет?

- Нету.

Священник какое-то время колеблется, но потом, махнув на все, приглашает:

- Тогда иди в дом. Воздух сегодня сырой.

Фигура нерешительно направляется к двери, заметно хромая, и на миг капюшон открывает фрагмент светлой щеки. Пришелец вновь натягивает его на лицо, только ксёндз уже заметил кое-что беспокоящее.

- А ну-ка погляди на меня, - приказывает он.

Тогда тот одним движением поднимает голову, и капюшон опадает на спину. Ксёндз невольно делает пару шагов назад и восклицает:

- Господи Иисусе, да человек ли ты?!

- Я и сам не знаю.

- И вот я должен тебя в свой дом взять?

- Святого отца воля.

- Рошко, - шепотом зовет ксёндз слугу, но, похоже, только лишь для того, чтобы дать понять этому страшному лицу, что он здесь не сам.

- Вы меня боитесь, - печально отвечает фигура.

После краткого колебания священник указывает жестом незнакомцу, чтобы тот передом шел в дом. Говоря по правде, сердце у него колотится, к тому же еще и Рошко куда-то пропал, как это в его обычае.

- Заходи, - говорит ксёндз мужчине, и тот входит в средину, а за ним и хозяин.