Книги Яакововы

Там, в свете фонаря, видно больше: нижняя часть лица чужака совершенно деформирована шрамами, словно бы оттуда стянули кожу. А над этой ужасной раной, под густыми черными волосами, горят большие, черные глаза, молодые, можно даже сказать – красивые. Возможно, только лишь по причине контраста.

- Ранами Христовыми клянусь, что с тобой стряслось? – спрашивает потрясенный ксёндз.

 

Рассказ беглеца.

Иудейское чистилище

 

Ксёндз удивлен этим необычным существом, что назвала себя Яном из Окна. Окно – это деревня неподалеку от Токов, во многих милях отсюда. Ксёндзу неизвестно, кому она принадлежит, Ян не желает говорить. Владельца он называет паном. Ну, если пан, то наверняка Потоцкий: все здесь принадлежит им.

Мужчина съедает немного хлеба, запивая пахтой. Ничего больше у священника нет. Потом он угощает гостя водкой, но тот не желает. Сидит неподвижно выпрямившись, даже не снимая верхней одежды, от него слышен запах лошадей. Саба, встопорщив рыжую шерсть, серьезно обнюхивает его, словно бы осознавая тайну – похоже, на пришельце не известные ей запахи, потому что это занимает у нее много времени, прежде чем, успокоившись, она ляжет спать у печки.

 

- Я – труп, - неожиданно отзывается человек со страшным лицом. – Мертвеца ксёндз не выдаст.

- Я общаюсь с мертвыми, - говорит священник через какое-то время и показывает рукой книги за собой, те, что лежат на столе. – Я привык к их рассказам. Так что ничего меня не удивляет. Даже могу честно признаться, что предпочитаю слушать мертвых, чем живых.

Тогда тот как будто бы расслабляется, снимает со спины темную еврейскую накидку и открывает крепкие плечи, на которые спадают длинные волосы. Он начинает рассказывать тихим, монотонным голосом, как будто бы весь этот рассказ долго повторял в голове, так что, в конце концов, заучил его наизусть. И теперь он отдает его ксёндзу словно горсть монет за гостеприимство.

 

Отец этого Яна из Окна был родом из-под Ясло, а мать – из Мазовии. Сюда они прибыли как поселенцы, колонизаторы, как оно говорят, поскольку в их семьях земли было мало, так что отделять детей было нечем. Они поженились и получили под обработку кусок земли неподалеку от Тернополя. Но договор с паном, собственностью которого эта земля находилась, был таким, что на себя они работают пятнадцать лет (что и так было выгодным, поскольку в других имениях этот срок был меньше – лет десять, а то и только пять). А потом за пользование панской землей они должны были платить товаром и рабочей силой. А еще они должны были участвовать в других дармовых работах, таких как помощь в молотьбе, строительные работы в имении, вылущивании гороха и даже в стирке – во дворце всегда находилось какое-нибудь дело, так что на работы у себя уже не находилось времени. Ну, и они становились собственностью пана.

Ксёндзу вспомнились кресты, вид которых всегда наполнял его испугом и неясным чувством вины. Они стояли у мужицких хат, словно мужицкое memento mori. В крест крестьяне забивали колышки, по одному на каждый год освобождения от барщины. Ежегодно они вытаскивали по одному, так что в один прекрасный день крест становился голым – тогда за те несколько лет свободы нужно было дорого заплатить собственной неволей и рабством семьи.

Село Окно было знаменито ткачеством ковров, и отец мечтал, чтобы и Ян выучился этому ремеслу.