Книги Яакововы

- Предсказаниям я всегда подставляю уши, - Коссаковская с явным удовольствием затягивается дымом и поворачивает лицо к Моливде. Когда она улыбается, то даже делается красивой. – Будет так или не так. Знаешь это? Если на святого Прота припогодит или грязюка, то на святого Иеронима то ли дождь, то ли сухо¹¹⁷, - говорит она и заходится смехом. И муж ее тоже хихикает, похоже, у них похожее чувство юмора, по крайней мере, это их соединяет.

Моливда улыбается и продолжает:

- Что родится в Польше некий такой из иудейского сословия, который отбросит свою религию и примет христианскую, и что он потянет за собой множество других иудеев. И это, вроде как, должно быть знаком приближающегося Судного Дня в Польше.

Коссаковская отбрасывает усмешку.

- И ты веришь в это, мил'с'дарь Антоний Коссаковский? Судный День? Так Судный День мы уже имеем, никто ни с кем не соглашается, все друг с другом дерутся, король у себя в Дрездене делами свое страны мало занимается…

- Если бы благородная пани написала тому-то и тому-то, - Моливда указывает на стопку тщатель укладываемых длинными пальцами Агнешки, а затем запечатываемых писем, - и поддержала этих бедняг, которые так к нам льнут, мы были бы первыми в Европе. Нигде такого масштаба обращения не случаются. О нас бы говорили при королевских дворах.

- У меня влияния на короля нет, так далеко не захожу! Тоже мне дела! – возмущенно восклицает Коссаковская, но через минуту уже спокойно спрашивает: - Говорят, что они так жмутся к Церкви, потому что таким образом ищут выгод, желая, как неофиты, войти в наш круг. И как неофиты они сразу же шляхтичами сделаться, нужно только деньгами подмазать.

- И тебя, высокорожденная пани, это удивляет? Что в том плохого, что человек желает жить лучше? Если бы благородная госпожа увидела, сколько там нищеты, все те их иестечки, переполненные грязью, бедностью, невежеством…

- Что интересно, я таких и не знаю. Мне знакомы те хитрецы, которые руки потирают и только выглядывают, где бы грош выманить, в водочку водички подлить, порченое зерно продать…

- А как ты можешь знать, когда сидишь по имениям, письма пописываешь, а вечерами развлекаешься в приятной компании... – вмешался ее муж.

Он хотел сказать: "бездельников", но сдержался.

- …бездельников, - закончила за него Коссаковская.

- У тебя, пани, широкие родственные связи, Браницких хорошо знаешь, даже при дворе у тебя имеется несколько доверенных лиц. Только никакой нации не пристойно допускать такого бесправия, чтобы одни иудеи других били, и король, ничего не делая, давал бы тому позволение. А они льнут к нам, что те дети. Сотни, а может и тысячи из них, сидят над Днестром и глядят на польский берег с тоскою, поскольку, в результате смятений и бесправия были они из домов своих изгнаны, ограблены, избиты. Сейчас же сидят они там, изгнанные своими же из своей страны, ибо они ведь этой стране принадлежат, кочуют, живут в землянках, выкопанных на речном берегу и тоскливо глядят на север, чтобы вернуться в дома, давным-давно уже занятые теми, другими. Выглядывают землю, которую должны получить от нас, у которых ее слишком много…

До Моливды доходит, что, похоже, пересолил, потому он прерывает тираду.

- Так ты это имеешь в виду? – спрашивает Коссаковская медленно, с ноткой подозрительности.

Моливда спасает ситуацию:

- Ними должна заняться Церковь. Ты же, пани, в хороших отношениях с епископом Солтыком; говорят, будто бы ты его сердечная приятельница…

- Никакая, сразу же, приятельница! Для него кошель – вот истинный приятель, а людская дружба так, ради забавы, - злорадно замечает Коссаковская.

Каштелян Коссаковский, которому это уже надоело, отставляет рюмку и потирает руки, чтобы прибавить себе энергии.

- Прощения должен просить, потому что на псарню иду. Фемка щениться должна. Связалась с тем мохначом ксёндзовским, и теперь щенков утопить придется.

- Я тебе дам: утопить. И не осмеливайся, пан муж. Теперь у них будет красота от Ацана и скорость гончей.

- Тогда пообещай, пани, что будешь байстрюками заниматься. Лично я заботиться о них не стану, - говорит Коссаковский, несколько обиженный тем, что жена при постороннем относится к нему столь бесцеремонно.

- Я обязуюсь, - неожиданно отзывается Агнешка, щеки ее краснеют. – Так что пускай благородный пан пускай погодит с приговором.

- Ну, разве что когда панна Агнешка просит… - галантно увиливает Коссаковский.

- Да иди уже, иди… - бормочет себе под нос Коссаковская, и муж, не закончив мысли, исчезает за дверью.

- Лично я уже обращался к новому лубенскому епископу, - продолжает Моливда. – Их больше, чем всем нам кажется. Взять Копычинцы, Надворную… В Рогатине, Буске или Глинной – их уже большинство. Были бы умными, то приняли бы их.

- Солтыка атаковать нужно. Он действовать умеет, хотя и своей выгоды ожидает. Иудеев не любит, вечно с ними на ножах. Сколько они могут дать?

Моливда молчит, размышляет.

- Прилично.

- А этого "прилично" хватит на то, чтобы заложенные епископские инсигнии выкупить?

- Как это? – перепугался Моливда.

- Он снова их заложил. У епископа вечные карточные долги.