Книги Яакововы

Каштелян, ее муж, прогуливается по комнате с рюмочкой ликера; ходит смешно, словно цапля, тянет ноги по турецкому ковру. "Так он быстро подошвы протрет", - думает Моливда. На нем бледно-желтый жупан, специально пошитый на его худющую фигуру, так что в нем он выглядит даже элегантно.

-Эта моя сударыня-женушка – истинное учреждение. Ей бы и королевский секретариат мог бы позавидовать, - весело говорит он. – Даже в родственных связях моих разбирается, о моих родичах беспокоится.

Коссаковская бросает ем такой взгляд, словно бы желала прибить. Но Моливда знает, что, вопреки кажущемуся, это очень хорошее семейство. Что значит: каждый из них делает свое.

Каштелян зажигает трубку и обращается к далекому кузену:

- И с чего это мил'с'дарь так о них волнуется?

- Сердечный порыв, - отвечает Моливда после длительного молчания и легонько стучит себе в грудь, словно бы желал заверить каштеляна, что там у него сердце, что он не притворяется. – Они мне близки. Ибо они почтенны, и их намерения самые четные…

- Честный еврей… - говорит Коссаковская и с иронией глядит на него. – Они тебе платят?

- Я это делаю не ради денег.

- А ничего во всем этом плохого и не было бы, если бы и ради денег…

- Нет, не ради денег, - повторяет тот, но через какое-то время прибавляет: - Но платят.

Катаржина Коссаковская откидывается на стуле и вытягивает длинные ноги перед собой.

- Ага, поняла: ради славы, ради имени своего, как святой памяти ксёндз епископ. Карьеру делаешь.

- Нет у меня стремления к карьере, это, похоже, вам уже известно. Если бы я хотел карьеры, то держался бы за королевскую канцелярию, где мой дядя устроил меня смолоду. И сегодня уже был бы каким-нибудь министром.

- Дай-ка мне, сударь, трубку, пожалуйста, - обращается Коссаковская к мужу и протягивает в ожидании руку. – Горячая у тебя голова, кузен. Так кому мне следует написать? И на что сослаться? А моет ты представил бы мне того их Франка?

- Сейчас он в Туреччине, потому что здесь его хотели убить.

- Да кто бы хотел его убить? Мы же страна, знаменитая своей терпимостью.

- Свои. Свои их преследуют. Свои, что означает: те же евреи.

- Так ведь они же обычно кучкой держатся.

Коссаковская не понимает; сейчас же берется за набивание трубки. Табак она держит в вышитом кожаном кисете.

- Но не в данном случае. Эти сабсачвинники считают, что необходимо выйти из иудейской религии. Большая часть евреев перешла в ислам в Турции, именно потому. Ну а евреи в католической стране желали бы перейти в местную веру. А для всякого правоверного иудея это хуже смерти: покинуть свою веру.

- А с чего это они желают в Церковь? – спрашивает каштелян, заинтригованный подобным чудачеством.

До сих пор все было ясно: иудей – это иудей, в синагогу отправляется; католик – это католик, в костёл; русин – это русин, в церковь. И это представление о перемещении каштеляну не слишком нравится.

- Их первый Мессия говорит, что собирать необходимо все хорошее из всякого вероисповедания.

- И он прав, - подхватывает Коссаковская.

- Как это: первый Мессия? А второй? Имеется и второй? – спрашивает заинтригованный каштелян Коссаковский.

Моливда объясняет, но неохотно, словно бы зная, что каштелян через минуту забудет все, что услышал.

- Некоторые говорили, что должно быть три мессии. Один уже приходил: то был Шабтай Цви. После него был Барухия…

- Про этого я и не слышал…

- А третий придет вскоре и спасет их от всяческих страданий.

- А чего же это им так плохо? – спрашивает каштелян.

- Потому что им нехорошо. Это мил'с'дарь и сам видит. И я вижу, как люди могут жить в нищете и унижении, и пока не превращаются от всего этого в животных, то ищут для себя какого-нибудь спасения. Религия иудеев близка нашей, так же, как и мусульман, те же самые камешки в мозаике, только их необходимо верно сложить. В своей вере они полны огня. Бога ищут чувством, сражаются за него, не так как мы: "Аве" да лежание крестом.

Коссаковская вздыхает:

- Вот кто должен ожидать Мессию, так это наши мужики… Как же нужны нам новые проявления христианского духа! Ну кто у нас молится от чистого сердца?

Моливда сворачивает в поэтический тон. Это он умеет.

- Это ассоциируется, скорее, с бунтом, с мятежом. Мотылек, который утром вздымается в небо, не является реформированной, взбунтовавшейся или же обновленной куколкой. Он остается все тем же созданьицем, только возведенный во вторую степень жизни. Это трансформировавшаяся куколка. Христианский дух гибкий, подвижный, всеохватный… И для нас будет хорошо, если мы их примем.

- Хо, хо… ну ты и проповедник, мой кузен, - в голосе Коссаковской слышна ирония.

Теперь Моливда играется пуговицами своего жупана; тот новехонький, сшитый из коричневатой тонкой шерсти, с красной шелковой подкладкой. Он купил его за деньги, которые выплатил ему Нахман. Только вот на все не хватило – пуговицы из дешевого агата, на ощупь – как лед.

- Имеется старинное такое предсказание, о котором сейчас все говорят, оно родом от наших прадедов еще, из давних-давних лет…