Книги Яакововы

Теперь он пробует попасть к Браницкому, но тот в разъездах, по охотам. Просит о встрече с епископом Залуским, пытается устроить засаду на княжну Яблоновскую, которая как раз развлекается в столице. Еще он пробует найти старых друзей двадцатипятилетней давности, только это никак не легко. Потому вечера проводит с братом; не слишком-то есть о чем говорить с кем-то, кого не видел так долго, опять же, это человек занятый своими священническими делами, слабый и мелочный. В конце концов, каждый в Варшаве кажется Моливде занятым самим собой и мелочным. Каждый здесь изображает из себя кого-то, кем не является. И сам город изображает из себя какой-то другой: крупный, более красивый и обширный, а на самом деле, это обычное место пребывания с грязными улочками. Все товары настолько дороги, что на них можно только поглядеть, и все привозится откуда-то еще. Шляпы – из Англии, сюртуки по французской моде – из Парижа, костюмы по польской моде – из Турции. Сам город – ужасный, холодный, нежилой, наполненный пустыми площадями, по которым гуляет ветер. Здесь строят дворцы, запросто, прямо на песке и в грязи, а потом видишь, что слуги переносят дам из коляски на деревянный тротуар, чтобы те не утонули в лужах в своих толстенных, с подкладкой из меха салопах.

Моливда здесь мучается. Пока что он проводит время в компании не очень-то требовательных людей, где льется очень много вина, и где он может рассказывать невероятные истории, в особенности, когда побольше выпьет. О морском штиле или – совсем даже наоборот – о чудовищном шторме, который выбросил его, в костюме Адама, на греческий остров, где его нашли женщины… Потом он уже не помнит подробностей, и когда его просят повторить какую-то историю в другой компании, Моливда не помнит, что говорил раньше, в каком направлении продолжил собственные приключения. Понятное дело, что слишком далеко не удаляется, всегда крутится вокруг священной горы Афон и малюсеньких островков в греческом море, по которым, если скакать великанскими шагами, можно было бы попасть в Истамбул или на Родос.

Что касается своего нового имени: Моливда – потому что он приказывает называть себя именно так – рассказывает разные истории, но, особенно в Варшаве, это производит на людях громадное впечатление. К примеру, будто бы он король небольшого острова в греческом море, который, как раз, зовется Моливдой. Именно тот, куда он попал, как его мать родила, и где на пляже его нашли женщины. Были они сестрами и происходили из богатого турецкого рода. Он даже придумал им имена: Зимельда и Эдина. Они напоили его допьяна и совратили. Его женили сразу на обеих, поскольку такой там обычай, а после скорой смерти их отца он стал единственным властителем острова. Правил он там пятнадцать лет, дождался шестерых сыновей, и свое маленькое королевство оставил им, но когда придет время, он пригласит всех их в Варшаву.

Компания хлопает в ладоши от восторга. Вновь льется вино.

Когда же Моливда обращается в более просвещенной компании, акценты своего рассказа расставляет по-другому, и выходит на то, что по случайности и по причине его непохожести его избрали повелителем острова, чем он пользовался годами, и с этим ему было хорошо. Тут он начинает описывать обычаи, в достаточной степени иные, чтобы могли стать интересными для слушателей. Еще он, к примеру, говорит, будто бы имя ему дали китайские купцы, которых встретил в Смирне, и которые торговали там шелком и лаком. Они называли его "моли-хуа", Цветок Жасмина. Когда он говорит это, всегда видит кривую усмешку на устах слушателей, по крайней мере, тех, что поязвительнее. Ничто так не было похоже на жасмин, чем Моливда.

И совершенно другое он еще рассказывает, когда делается поздно, вино и интимно. В Варшаве люди развлекаются до утра, а женщины желают мужчин, и они вовсе не так стыдливы, как могло бы показаться с первого взгляда, когда все строят из себя дворянок. Иногда он даже бывает этим изумлен: подобное невозможно и представить у турок или в Валахии, где женщины держатся отдельно и издалека от мужчин, чтобы вот так свободно флиртовать, в то время как их мужья занимаются тем же в другом конце зала. Частенько можно услышать – и чем выше сферы, тем чаще – что отцом ребенка в какой-нибудь семье не является не тот, который отцом считается, но приятель семьи, важный гость, влиятельный кузен. И никого это не удивляет, никто подобного не осуждает; вовсе даже наоборот, тем более, если такой отец ребенка обладает высоким положением и связями. Вся Варшава сплетничает, к примеру, что отцом ребенка Чарторыских является сам Репнин, чем сам пан Чарторыский кажется весьма доволен.

 

И вот, наконец, в последних числах ноября Моливде удается удостоиться чести аудиенции у епископа Солтыка, который теперь при дворе пытается получить краковское епископство.