Книги Якова

Настоятеля зовут Ксаверий Роттер, он исполняет свои функции всего четыре месяца и не знает, как быть. Эта сизая щека… «Его что, били?» – хочет спросить настоятель. Наверное, все делали правильно, порой необходимо определенное телесное давление, он вовсе не хочет это оспаривать, но сам факт ему неприятен. Настоятель брезгует насилием. Он пытается заглянуть мужчине в лицо, но тот низко опустил голову. Настоятель вздыхает и велит пока перенести скромные пожитки узника в офицерскую комнату в угловой башне; ею никто не пользуется. Брат Гжегож сейчас принесет матрас, горячую воду и, может, что-нибудь поесть, если на кухне осталось.

Назавтра настоятель заходит к заключенному, но пообщаться не удается. Повар пытается переводить, но, поскольку сам говорит по-польски с трудом, отец Ксаверий не знает, сумеет ли этот странный узник понять, что намерения у него самые добрые. Мужчина какой-то осовелый, отвечает только «да» и «нет», так что настоятель более не пристает к нему и облегченно уходит. Позже, у себя в келье, он еще раз просматривает лежащее на столе письмо:

Человек, которого мы препоручаем отеческой заботе Церкви и отдаем под опеку Ясногорского монастыря, не опасен в том смысле, в каком опасен бывает обычный преступник: напротив, Вам, Отец, он будет казаться спокойным и добрым, хотя, вероятно, чужим и отличным от людей, с которыми Вы обыкновенно общаетесь… Будучи евреем, родившимся на Подолье, он вырос в чужом турецком краю и полностью перенял язык и обычаи чужеземцев…

Дальше кратко рассказывается история узника, а в конце звучит эта угрожающая формулировка, от которой в животе настоятеля возникает какая-то неприятная дрожь: «он считал себя Мессией». И – заключение:

Поэтому мы не рекомендуем вступать с ним в более тесный контакт. И при интернировании его следовало бы максимально изолировать и относиться как к особому обитателю монастыря, потому что время ареста не ограничено и никакие обстоятельства не должны изменить сей факт.

От последней фразы настоятеля вдруг охватывает ужас.

Как выглядит тюрьма Якова

Это помещение у самой башни, в сущности, в стене крепости, с двумя узкими оконцами. Монахи поставили здесь койки (кажется, они и сами на таких спят), принесли матрас, набитый свежим сеном, маленький столик и лавку. Есть еще фарфоровый горшок, весь щербатый – так что можно пораниться. Во второй половине дня появляется еще один матрас, для Казимежа. Казимеж, то ругаясь, то стеная, распаковывает вещи и скудные припасы, но о том, чтобы его пустили на монастырскую кухню, не может быть и речи. Его отправляют в другую, для прислуги, – там только очаг, на котором можно готовить.

У Якова несколько дней жар, он уже не поднимается со своей койки. Поэтому Казимеж требует у отцов-паулинов свежего гусиного мяса, а в кухне заимствует горшок – своей посуды у него нет. Готовит на примитивном очаге мясо и поит Якова бульоном, целый день, по глоточку. Настоятель снабжает их хлебом и старым, крошащимся сыром; обеспокоенный здоровьем заключенного, он добавляет к этому бутылку крепкого алкоголя – велит разбавлять горячей водой и использовать как согревающее средство. В конце концов все достается Казимежу, который оправдывает себя тем, что должен сам быть в хорошей форме, чтобы суметь позаботиться о Якове; Яков, впрочем, и слышать об алкоголе не желает, пьет только бульон, и ему делается лучше. Однажды Казимеж просыпается утром, когда отцы, шаркая ногами, идут на молитву. Бледные рассветные лучи проникают в комнату через маленькое окошко, и Казимеж видит, что Яков не спит – глаза у него открыты – и он смотрит на повара невидящим взглядом. Казимеж вздрагивает.

Весь день взгляды стражников следуют за Казимежем. Стражники тут странные – старые и увечные, один без ноги, на деревянном костыле, но носит мундир и на плече у него висит мушкет. Он изображает из себя бывалого вояку, выпячивает грудь, хотя на месте пуговиц – обтрепанные дырки, а швы на рукавах кое-где распороты. На шее висит кошель с табаком.

– Что это за войско? – спрашивает Казимеж, с отвращением кривя губы. Но стражников побаивается. Он понял, что за табак с вояками можно договориться о чем угодно, поэтому скрепя сердце отдает свой; таким образом удается раздобыть и горшок, и дрова.