Книги Якова

Перед тем как лечь спать и погасить свечу, Казимеж приближает пламя к стене. Видит надпись на древнееврейском языке и удивляется. Написано: ונבר השמ תרפ, божья коровка, парат моше рабейну. Он смотрит, удивленный, потом пожимает плечами и гасит свечу.

Письмо на польском языке

Хана получает письмо от мужа и не может его прочитать. Оно написано по-польски. Нахман, то есть Яковский, читает и начинает плакать. Они смотрят на него изумленно – Хана и присутствующие при этом Матушевский с Виттель. Вид плачущего над письмом Яковского им отчего-то отвратителен. Яковский постарел, заключение Якова в крепость его подкосило. Да еще тот факт, что все считают его предателем, хотя не он один приложил руку. Волосы на голове Яковского в последнее время поредели, видна веснушчато-розовая кожа. Спина содрогается от рыданий.

Не стоит обо мне беспокоиться, я в добрых руках отцов-паулинов и ни в чем не нуждаюсь. Однако, если можно попросить Госпожу: теплые онучи (вот дойдя до этих онучей, Яковский как раз и начинает плакать), а также несколько пар теплого нижнего белья, желательно шерстяного, и шерстяной жупан, а лучше два, на смену. Шкуру какую-нибудь, чтобы постелить на кровать. Казимежу также пригодилась бы посуда для принятия пищи и горшок, чтобы готовить, а также подобные предметы на усмотрение Госпожи. Я был бы также благодарен за книгу, написанную на польском языке, чтобы по ней учиться. А еще бумагу, чернила и перья…

Письмо скреплено монастырской печатью.

Послание много раз перечитывают, потом переписывают, и Яковский отвозит его Воловским. В конце концов с ним в Варшаве ознакомлены все, вся махна, братия. Письмо переправляют также в Каменец, пани Коссаковской, ну и по секрету от Нахмана Яковского – Моливде, который тайком читает его и сжигает. Итак, до всех доходит чудесная весть о том, что Яков, Господин, жив. Самого худшего удалось избежать, и теперь все те месяцы, когда они пребывали в неизвестности, кажутся месяцами духоты и тишины. Повеял свежий ветер, а поскольку все происходит на Пасху, они празднуют это, словно Воскресение. Да, Господин воскрес, вышел из тьмы, подобно свету, который лишь на время погрузился в мрачную воду, но вот уже всплыл на поверхность.

В монастыре гости

Шломо Шор, ныне Франтишек Лукаш Воловский, спешит в Ченстохову, чтобы успеть раньше других. Начало мая. Поля за несколько дней окрасились в зеленый цвет, и эту зелень дырявят желтые капли одуванчиков. Он едет верхом, только днем и по главным дорогам. Одет скромно, в сущности, непонятно – по-христиански или по-еврейски. Побрит, но волосы оставил длинные и теперь заплетает в гарцап. На Шломо черный сюртук из голландского сукна, панталоны ниже колен и высокие сапоги. Голову непокрытой он оставить не в состоянии, хотя погода хорошая, теплая, поэтому надевает баранью шапку.

Перед самой Ченстоховой Шломо встречает на дороге знакомую фигуру: молодой человек, еще мальчик, идет пешком по обочине, на спине узелок. Палкой сбивает желтые головки цветущих одуванчиков. Одет довольно небрежно. Шломо Воловский с изумлением узнает Казимежа, повара Якова.

– Откуда ты, Казимеж? Куда направляешься? Разве ты не должен быть при господине, разве сейчас не обеденная пора?

Парень на мгновение замирает. Узнав Франтишека, бросается к нему и горячо приветствует.

– Я туда не вернусь, – говорит он в следующее мгновение. – Это тюрьма.

– А ты разве не знал, что вы в тюрьму едете?

– Но я? Меня-то за что? Зачем мне сажать себя в тюрьму по собственной воле, я не понимаю. На господина иногда находит, он меня несколько раз избил, а давеча за волосы тягал. То ничего не ест, то требует чего-то особенного. И… – начинает Казимеж, но умолкает. Шломо Воловский догадывается, о чем речь, и не расспрашивает. Знает, что следует проявить такт.

Спешивается, они с Казимежем садятся на траву под деревом, уже выпустившим маленькие листочки. Шломо достает твердый сыр, хлеб и бутылку вина. Казимеж смотрит с жадностью. Ему хочется пить, он голоден. За едой оба глядят на Ченстохову. Теплый весенний воздух доносит до них звук монастырских колоколов. Шломо Воловский начинает проявлять нетерпение:

– Ну, так что? Пустят меня к нему?

– Ему не разрешают ни с кем встречаться.

– А если заплатить, то кому?

Казимеж долго думает, словно наслаждается тем, что располагает столь ценной информацией.

– Никто из братьев не возьмет… Только вояки, так у них власти нет.