Книги стихов

сближает их так, чтобы им не слиться,

в двух дальних ищет ближние черты,

тасует, освежив их, так и сяк,

собаку выметает, как сорняк,

и низших он, как сквозь листву и ветки,

влечет вперед, где лучшие так редки,

свивает многих линиями лент,

и снова сочетанья нет как нет,

но только возвращается момент,

и плетеница на ковре другая,

где, мускулы всем телом напрягая,

от остальных не отлетит атлет.

Заклинание змеи

Когда на тыкве-флейте заклинатель

свистит, чаруя, манит, вызвав звук,

торгаш базарный или покупатель,

заслушавшись, порой вступает в круг

собравшихся, завороженный дудкой,

которая велит, велит, велит,

пока упругий гад пружиной жуткой

своих извивов не зашевелит,

и, прянув, сотрясает он корзину,

страшит, шуршит в певучей ворожбе;

так впрыскивает на глазах чужбину

индиец вкрадчивый тебе,

где ты умрешь, где нестерпимым зноем

иссечено лицо, где воздух прян

и кажется дурманящим настоем

тебе, потомку северян.

И не найти магической охраны

от солнца, чьи лучи кусают злей,

когда вокруг злорадствуют лианы

сверкающих от яда змей.

Черная кошка

Призрак не чета беззвучной персти.

Глянешь на него, и слышен звук,

но твой взгляд от этой черной шерсти

мечется и пропадает вдруг.

Так о стены бьется бесноватый,

где обивка воплям вопреки,

в черном сохраняя мягкость ваты,

исступленные глушит броски.

Наши взгляды ловит осторожно,

их таит в молчаньи беспощадном,

терпеливо копит понемножку;

вздрагивая, спит она тревожно,

но, не открывая глаз, пока

не взорвутся, ширясь до отказа,

чтоб ты мог свой взгляд увидеть в жадном

янтаре круглящегося глаза,

бывший взгляд, как вымершую мошку,

различая в глубине зрачка.

Предпасхальное

Неаполь

Поутру по улицам-зарубкам

вниз по склону золотые хоры

к пристани при шуме волн бессрочном

двинутся потоком изобильным.

Ветер будет льнуть к домам-скорлупкам,

чтобы шевелить бельем фамильным,

реющим с балконов на просторы,

отражаясь, кажется, в проточном.

Стук веселый молотка дверного

возвещает, что покупки святы

из неотразимо щедрых лавок,

для кухарок сущие находки;

на углу размашисто разъятый

бык, чьи потроха-перегородки,

в ноги воткнуты флажки вдобавок:

жертвоприношение съестного

на крюках и на прилавках длинных,

даже в полумраке за дверями

брезжит, и зевота дыни спелой

белому передается хлебу.

Совершает неживое требу.

Петушки безгласны при умелой

тщательной разделке туш козлиных;

тихие, не схожи со зверями,

с детских плеч в покорности смиренной

агнцы свешиваются, кивая,

ибо за стеклом видна Мадонна,

чей аграф сулит уже сиянье

вместе с диадемой драгоценной;

между тем вверху окно, в котором

перед любопытным праздным взором

появляться можно обезьяне,

и она вполне бесцеремонна,

смех и стыд кривляньем вызывая.

Балкон

Неаполь

Не художник ли там на балконе

сочетал в искусстве небывалом

старческие лица, как цветы

для букета, тронут идеалом:

меркнущий овал с другим овалом,

чтоб не исчезали их черты.

Для сердец, печально уязвимых,

для сестер, чья жизнь прошла почти,

единенье их непоправимых

одиночеств – цель в конце пути;

с ними брат, своих сестер достойный,

так что очевиднее для них,

как похож на мать и как он тих

в этот миг торжественно-спокойный,

но видна в глазах у них опаска;

безнадежно далека

древняя старуха, только маска;

выронит ее вот-вот рука,

а рука другая так ослабла,

кажется она такою дряблой,

что висит, от времени озябла,

остывая, как сердца;

только детству не к лицу руины;

тени от решетки, как морщины,

словно на ребенке нет лица.

Корабль беглецов

Неаполь

Представляешь, как бежал однажды

некто, яростным гоним врагом,

осознав уже разгром

с гибелью, грозящей кругом,

и увидевший потом,

как плоды, желанные для жажды,

пламенеют в море голубом:

с грузом апельсинов плыл баркас

в направленьи корабля большого,

на волнах серевшего сурово:

хлеб везли и рыбу про запас

чреву, что заглатывать готово

уголь или смерть на этот раз.

Пейзаж

Или напоследок в этот миг

склоны и дома, мосты, обломки

рухнувших небес у самой кромки

зримого испрошенный возник,

чья судьба – закат в своей глубинной

бедности виновной, хоть безвинной,

небольшой трагический мирок,

чтобы не попала в эту рану

свойственная вечером туману

капля синевы на срок

ночи; вечер с ней теряет связь,

все еще овеянный вуалью,

далью длящейся, светясь.

Арки и ворота, воздух тесный,

облаков полет совместный,

к бледным никнущий домам,

а уже над ними полновесный

сумрак с лунным светом пополам,

луч случайный или где-то там

архангел обнажил свой меч небесный.

Римская Кампанья

Город вечную хранит загадку:

термы – сны его без перемены;

путь ведет могильный в лихорадку,

окна смотрят, вделанные в стены,

злобным взглядом провожая путь;

он от взгляда рад бы ускользнуть,

вправо, влево пробующий вечность,

заклинать пытаясь бесконечность;

он стремится в небо, как в полет,

будто бы без окон там опора,

лишь подмигивает акведукам,

осознав, что вопреки разлукам

пустота небесного простора

пустоту пути переживет.

Песнь о море

Капри. Пиккола Марина

Веянье волн морских

старше ночной темноты,

бессонница для других,

чьи выветрились черты,

а ветер еще не стих,

только преодолел

веянье волн морских,

когда предел